Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 6

     Лекарь сделал значительную паузу.
     - И что же? - спросил монсеньор Доминик, - есть какое-нибудь средство?
     - Если бы он не был так слаб, я подождал бы, пока личинки станут червями, и вычистил бы их снова. Но этот человек потерял слишком много крови, поэтому средство должно быть бескровным. Я знаю только одно, - лекарь вздохнул, - калёное железо.
     - А его сердце выдержит? - опасливо спросил епископ.
     - Не знаю, монсеньор. Я ничего не обещаю.
     Монсеньор Доминик присел у изголовья ложа, чтобы видеть лицо монаха, которому огня и железа желал меньше всего на свете, но лицо это было опущено вниз. Полотняная простыня, забрызганная и залитая кровью, сразу испачкала епископу подол, но он даже не заметил.
     - Изамбар, дитя моё, ты слышишь меня?
И коротко остриженная голова медленно, очень медленно повернулась. Монсеньор Доминик вновь увидел красные веки (ему показалось, уже не такие раздутые, как прежде), и совсем другие глаза. Они были чёрные, через край затопленные чернотой, и бесконечная чернота эта плескалась и не могла выплеснуться, пульсировала, как солнце - лучами. Она сияла, подобно свету. Оказывается, и чернота способна сиять. В её сиянии были жизнь, видение, осязание, слышание, осознание, и всё - сквозь бездну боли.
     - Дитя моё… Да не оставит тебя Господь, - только и мог сказать епископ, глядя в эти глаза, переполненные зрачками, левый из которых окружало плотное кровавое облако. Перед его собственными глазами вдруг встали страницы живых, радостных букв, легко перевитых в бегущие слова, в летящие фразы, в фонтан мыслей; тонкая, тоньше волоса, нить танцующего пера… Монсеньор Доминик повернулся к лекарю.
     - А его глаза? Что с его глазами? - спросил он не без волнения.
     - Ещё не знаю. Может случиться, что он ослепнет, - ответил врач. - Непомерное напряжение вредит зрению. Я знаю случаи, когда люди вовсе лишались глаз после пыток, где прямого ущерба глазам не причинялось. Но калёное железо, на удивление, даёт порой обратный результат - зрение обостряется. И такие случаи мне тоже известны. Объяснения этому пока не нашёл ни один лекарь.
     - О Господи! - тихо вскрикнул молоденький монах, как раз появившийся на пороге, и чуть не выронил из рук таз с водой. Он быстро нагнулся, поставил на пол свою ношу и с ужасом воззрился на епископа: - Господи!
     - Ступай, - велел ему лекарь строго. - Ступай совсем. Мне надоело твоё оханье. Но скажи, чтобы мне прислали кого-нибудь покрепче. Его, - последовал кивок на Изамбара, - возможно, всё-таки придётся связать, если монсеньор решит делать прижигание.
     Монах, крестясь, убежал.
     - Так что же, монсеньор, прикажете?
     Епископ колебался. Он смотрел на эту обнажённую плоть, лишённую не только одежды, но и кожи, и боялся вновь прикоснуться к чёрному солнцу чужой боли. "Нет, Изамбар не умрёт. И не ослепнет. Он выдержит",- убеждал себя епископ.
     - Да, - сказал он лекарю. - Делай, раз нельзя иначе. - Встал и вышел. В первый и последний раз в жизни монсеньор Доминик страшился одной мысли о том, чтобы остаться и увидеть, как это будут делать.

      Изамбар не умер. И не ослеп, чем особенно порадовал монсеньора Доминика. После процедуры прижигания врач сознался, что такого пациента в своей практике ещё не встречал.
     - Он скорее колдун, чем еретик, - поделился лекарь с епископом. - Без колдовской силы смертный на такое не способен. Мне не пришлось ни связывать, ни держать его. Он так и не пошевелился, монсеньор. Мне не удалось понять, как он дышит. Дыхание совершенно незаметно, и сердце как будто спит. Но вы сами видели его зрачок. Он сознаёт. И чувствует! Только, вероятно, несколько иначе, чем простые смертные.
      Лекарь, как и сам епископ, эмоциональностью не отличался, да и насмотрелся вдоволь, живя в Долэне через две улицы от тюрьмы, куда монсеньор его частенько вызывал. Отзыв такого скептика чего-то да стоил!
     Когда стало ясно, что опасность миновала, лекарь уехал в город, пообещав прислать сиделку, а через пару дней навестить пациента. Сиделка долго ждать себя не заставила.
     Епископ вооружился лупой и с головой зарылся в пифагорову геометрию, вернее, в Изамбаровы закладки, и по мере чтения сам Пифагор начал казаться ему наивным и устаревшим рядом с опальным монахом-переписчиком, сделавшим греческому мыслителю честь своим вниманием и своей любовью. Да, Изамбар любил Пифагора, любил безусловно, и любовь воспламеняла и вдохновляла его поистине феноменальный разум. Он мыслил, как писал: как, отталкиваясь от заглавных литер, летел его почерк - лёгкий, свободный и захватывающий, так, опираясь на известное, устремлялась в неведомое мысль на тонком острие пера. Она могла парить, погружаться в глубины, ветвиться, как дерево, почти теряясь в деталях, частностях, увлекаясь своей игрой, сопоставляя, просеивая, оставлять свой объект и возвращаться к нему, освещая в новой плоскости новые грани, неизменно ясная и свежая; как ветер искрами, она сыпала во тьму догадками, сдувала пыль с вековых стереотипов, отыскивая утерянное, возвращая утраченное, и не упускала случая сама над собой посмеяться. Как и в почерке переписчика, в ней не было острых углов, изломов, судорожных потуг, мучительных усилий: она неслась по спирали, ввысь, вглубь, вширь, подобная геометрической прогрессии, рождённая как будто не в уме человека, а пришедшая из бесконечности и в неё уходящая. Всё приемля, она ни к чему не привязывалась; не отрицая, она расширяла и охватывала; она не знала плена, не знала страха тупика, способная вечно улавливать новое, новое, новое, отпускать, не присваивая, обретать и отстраняться, и стремиться, стремиться… Наслаждением было лишь пытаться проследить её, уловить хотя бы отдельные фазы её нескончаемого движения. Она оперировала дробями и целыми числами, не минуя символики и мистики, иллюстрировала абстрактные философские понятия геометрическими построениями, выявляя закономерности в соотношении величин, переходя от теорем и формул к цитатам на греческом, латыни, иврите, улыбалась внезапными остроумными четверостишиями, нарочно забавными сокращениями, налету балуясь магическим сложением букв этих сокращений и тут же переходя к переносу рассмотренной ранее фигуры из плоскости в пространство. Окружность превращалась в шар, многоугольник обретал вид кристалла. Лёгкость и абсолютная, лишённая погрешности точность этих метаморфоз завораживала. Органист сказал, что в ушах у Изамбара камертон. Глазомер его нисколько не уступал слуху. Чертежи были выполнены с изяществом виртуоза, влюблённого в процесс. Изамбар обожал всевозможные многогранники. Его интересовали пересечения плоскостей. Он вписывал фигуру в фигуру, забавляясь периметрами, площадями, радиусами, углами, но когда доходил до среза, становился серьёзен. И мистичен. Взаимопроникновение и то, что оно рождало, было для него неисчерпаемым предметом размышлений. Из цифр, из абстрактных величин, снова вырастали стихи, цитаты, символы, экскурсы в астрологию, появлялся призрачный зодиакальный пояс, иногда - два скрещенных вектора.
     Время. Пространство. И человек, уловляемый в этот перекрёсток. Всё начинается с точки. Hronos… Antropos… Точка. Что есть точка? Начало… В Начале было слово? В Начале было Начало, вещь в себе. В богословии - Слово. В геометрии - точка. Точка начинает двигаться - появляется время. Движение проявляется во времени и пространстве. Геометрия описывает движение. В плоскости - в двух измерениях. В пространстве - в трёх. Но движение вне времени невозможно. Время - величина геометрическая. Четвёртое измерение. Вне времени нет геометрии. И нет человека, каким он себя осознаёт. Вне времени - тайна, недоступная разуму. Точка, в которой заключено всё.
     И он снова шутил. И возвращался к своим четырёхмерным многогранникам.

      Монсеньор Доминик развернул очередной лист, но вместо ставших уже привычными чертежей, цифр и знаков, перемежавшихся с текстом, где преобладал греческий язык, вдруг увидел значительно более удалённые друг от друга латинские строки, покрывавшие страницу сверху донизу. На оборотной стороне текст продолжался. Над словами порой попадались их синонимы, встречались и исправления прямо в тексте. Это был перевод книги с греческого. Монсеньор Доминик пробежал глазами четверть страницы из самого "Учения Пифагора" и убедился. Перевод был выполнен блестяще. Далее, на следующей странице, вложенных листов оказалось не меньше десятка, и на каждом епископ обнаружил латинский текст. Пролистнув книгу вперёд, монсеньор Доминик снова добрался до Изамбаровых чертежей. Должно быть, переводчик случайно забыл кусок своих черновых записей, а когда переписывал латинского Пифагора набело, греческий был у него под рукой. В процессе перевода у него рождалось много собственных мыслей, предположений, догадок, и между делом, на время отложив текст, он записывал их, опробовал на практике, упражняясь в своей любимой геометрии. То есть, всё это происходило, по сути, одновременно!
     Монсеньор Доминик поднял голову. За окном был виден отсвет закатного солнца. Второй день епископ не мог оторваться от сокровищницы этих страниц - они питали его, они давали ему силу, как питают и укрепляют других хлеб и сон.
     Библиотекарь был ещё тут.
     - Скажи, ты не помнишь, за сколько времени Изамбар перевёл "Учение Пифагора"? - обратился к нему епископ.
     - Пифагора, монсеньор? Недели за четыре. Или чуть больше. Перевёл и переписал набело. Я же говорил вам, Изамбар пишет очень быстро, - отозвался библиотекарь.
     Один месяц! Перевод, список и вот это! Как же он мыслит?! Как устроен его ум? Невероятно!
     Монсеньор Доминик посмотрел в глаза библиотекаря, немного усталые, но спокойные и внимательные, и спросил:
     - А сам ты читал его закладки?
     - Пытался, - сознался тот. - Но не всё понял. Я совсем не знаю арабского, а иврит - очень плохо. Раньше я считал себя знатоком греческого. До того, как Изамбар пришёл к нам… В этих записях встречаются очень редко употребляемые слова. Изамбар - великий эрудит.
     - Ты, наверное, не упускал случая понаблюдать за ним, - резонно предположил епископ. - Он пишет в основном по-гречески. Почему? Быть может, он не желал, чтобы его записи прочли люди, не знающие этого языка? Или дело в другом: Изамбар на нём думает. Он писал это для себя самого, увлечённый движением мысли. Просто греческий - родной язык Изамбара, - монсеньор Доминик вопросительно воззрился на библиотекаря.
     - Мне это тоже приходило в голову, монсеньор. Но об Изамбаре ничего нельзя сказать наверняка. Конечно же, я немало за ним наблюдал. Как и брат Себастьян, я заметил давно, что Изамбар пишет левой рукой ещё быстрее, чем правой, и когда он сидел здесь в одиночестве над своими заметками по геометрии, он всегда писал левой и по-гречески. Сперва я, разумеется, тоже решил, что он грек и левша (во втором я, впрочем, почти уверен). Но я заметил также, что по-латыни и на иврите он пишет правой рукой, а по-арабски - всегда левой, что, впрочем, согласитесь, монсеньор, и удобнее. А вот как он умудрился, переписывая греческие книги с такой скоростью, ни разу не смазать чернила! Впрочем, он очень странно держит перо - чуть выше, чем это принято, так, что его пальцы никогда не касаются листа. Быть может, в этом и есть секрет его скорописи. И ещё в том, что до монастыря он всерьёз занимался музыкой. Да, монсеньор, я догадался задолго до всей этой истории, которая так плохо для него кончается… У Изамбара, кроме всего прочего, на редкость ловкие и чуткие пальцы, какие бывают только у музыкантов, причём скорее у лютнистов, чем у органистов. Это пальцы, воспитанные струнами. Когда-то, много лет назад, я знал одного великолепного лютниста. Я вспоминал его всякий раз, наблюдая за Изамбаром. Мне приходило в голову, что настоящие музыканты думают не словами. Мысль у них - на кончиках пальцев. У нас, обычных людей, ум и руки не всегда поспевают друг за другом, ибо они не дружат меж собою. А Изамбар, зная столько языков, мог позволить себе не привязываться ни к одному. Его пальцы умели мыслить звуками, он научил их мыслить геометрическими фигурами, а уж слова языков, хранящихся в его голове, давались им сами собой, - библиотекарь вдруг спохватился: - Это, должно быть, нелепость, то, что я говорю… Вот, однако, взгляните, если хотите, я тут кое-что нашёл.
     На листе, протянутом епископу библиотекарем, было два крупных чертежа, а пояснения к ним шли на латыни. Первый чертёж представлял собой причудливую кривую линию, слева и снизу ограниченную перпендикулярно скрещенными векторами, поделенными на одинаковые отрезки. Вглядевшись в значки и надписи, монсеньор Доминик понял, что вертикальный вектор образует шкалу высоты звука с ценой деления в полтона и вмещает четыре октавы, горизонтальный же характеризует время, вернее - длительность, которая измеряется тактами; на чертеже деление равнялось одной четверти. Изамбар графически изображал восемь тактов мелодии, а затем приступал к математическому анализу, где вычислял периодичность повторения каких-то звукосочетаний. Монсеньор Доминик ничего не смыслил в музыкальных терминах и дальше читать не стал, но впервые в жизни пожалел об этом пробеле в своём образовании.
     Второй чертёж изображал землю, и вокруг неё на семи сферах - семь планет в непривычном епископу порядке: за Луной - Солнце, потом Венера, Меркурий, Марс, Юпитер и Сатурн. В комментариях говорилось о звучании небесных сфер, подобном звучанию струн, и приводились вычисления тона для каждой планеты.
     - Небесная музыка - это из Платона, монсеньор, - подсказал библиотекарь. - Изамбар, как видите, не забыл, что он музыкант. Музыка всегда интересовала его. И пифагорейские идеи о поющем космосе ему явно по сердцу.
     - Это, вполне возможно, заинтересовало бы и меня, если бы я различал ноты, - откровенно признался епископ, возвращая листок. - А что до пифагорейских идей…
     Монсеньора Доминика вдруг осенило:
     - Мне говорили, Изамбар не ест мяса…
     Библиотекарь вздрогнул.
     - А здесь, - продолжал монсеньор Доминик, - собрано столько античных авторов! И пифагорейцы, и платоники, и неоплатоники. Может быть, и Ямвлих имеется? Не бойся, я не скажу отцу настоятелю. А сам ведь он по-гречески не читает… Генерал вашего ордена знал, кого поставить во главе обители с такой библиотекой! Языками владеть как раз необязательно, а вот признаки… Знание признаков стоит куда дороже. За столько веков они уже превратились в предание, ведь монахи, под них подходящие, появляются здесь раз в сто лет. И всё же они появляются. Откуда-то они узнают о книгах, что собраны здесь, как узнал Изамбар, и приходят. Они не едят мяса и прилежно занимаются математикой. Они верят, что оттачивание ума приближает человека к Богу. И ещё они умеют хранить тайны. Они позволят содрать с себя кожу, но не скажут того, о чём считают нужным молчать.
     Лицо библиотекаря побледнело.
     - Неправда, - сказал он быстро и испуганно. - Брат Изамбар христианин!
     - Конечно! - улыбнулся епископ. - Он просто слишком много работал в библиотеке. Наверное, сильно устал. Вот и решил отдохнуть в помойной яме.
     - Но монсеньор! Разве это грех - не есть мяса и заниматься математикой?
     - Я не сказал, что это грех. Я не ваш настоятель. Я сам люблю математику и знаю её настолько, чтобы оценить талант Изамбара. Я сознаю, что мой долг - приложить все силы к его спасению. Для этого мне необходимо понять ход его мыслей. Чего бы ради я сидел здесь? Мне придётся убеждать его логикой и только логикой, ибо иные доводы, как известно, на него не действуют. Понимаешь, как трудна моя задача?
     - Да, монсеньор, - ответил библиотекарь с глубоким и искренним почтением. Монсеньору Доминику удалось его успокоить.
     Но епископ безбожно лукавил. Меньше всего он думал сейчас о предстоящем логическом поединке с Изамбаром, ибо мысль эта не могла внушать ему оптимизма. Другое дело, что монсеньор Доминик сгорал от любопытства в предвкушении общения с человеком, от чьих заметок он не находил в себе сил оторваться уже два дня подряд.
     - Кстати, мне говорили, Изамбар что-то переводил с арабского, - как бы между делом напомнил монсеньор Доминик. - Найди мне эту книгу. И перевод, и оригинал. Я читаю по-арабски и хочу сверить…
     - Хорошо, монсеньор, сейчас.

Содержание 5 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Страница № 6 7 8 9 10

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz