Поэзия Статьи
Образы
Ссылки
|
Главная
Поэзия Статьи
Образы
Ссылки
|
| Страница № 18 |
|
- А потом, - прибавил круглолицый монах, стараясь стряхнуть с себя смущение, - потом случилось
ещё одно чудо. Болезнь брата Изамбара прошла за один день. То есть, конечно, не исчезла полностью,
без всякого следа, но опухоль спала. ваше преосвященство застали лишь её остатки. По сравнению с
тем, что было прежде, можно сказать, что к вашему приезду брат Изамбар был почти здоров. - Здоров? - переспросил монсеньор Доминик. - Да ты с ума сошёл! - Я же говорю вам, по сравнению с третьей пятницей… Епископ недоверчиво смотрел на молодого монаха. Лицо у того было открытое и простодушное, с крупными чертами, на щеках рос мягкий светлый пушок. "Совсем ещё мальчишка, - отметил про себя епископ. - Да и то, что он рассказал, пожалуй, нарочно не придумаешь. - Странно… Из всех, с кем я говорил до тебя, никто не упомянул этих подробностей. Я ничего не слышал о его болезни, - высказался монсеньор Доминик. - Об этом трудно говорить, - признался брат Клемент. - Это как страшный сон, который хочется забыть, как будто ничего не было. Но я не могу. Я всё время думаю о брате Изамбаре. Я ведь говорил с вашим лекарем, когда он был здесь в последний раз, перед его отъездом… Я рассказал ему всё, ещё подробнее, чем вашему преосвященству. Он задавал мне много вопросов. Я отвечал. А потом сам спросил, что он думает обо всём этом. Он сказал, что история брата Изамбара сверхъестественна. Господин лекарь назвал причины болезни, от которой могло так страшно раздуться всё тело: это истощение от голода и отравление ядом перегнивших отбросов через кровь и укусы насекомых. Тело брата Изамбара должно было переполниться ядом очень быстро. И погибнуть. Но впечатление такое, что вместо этого яд в нём переставал быть ядом в силу какой-то алхимической реакции. Как будто его тело неподвластно гниению. Просто пока яда было немного, тело с ним не боролось. Так предполагает господин лекарь. Он признался, что язв у брата Изамбара было не так уж и много, и все - неглубокие. Похоже, что они появлялись и заживали очень быстро. И, несмотря на то, что кости у этого человека так близко к коже, ни одна из них не загноилась. Чистой осталась и его кровь. Возможно, в еженедельных бичеваниях кроме мучений для него была и некоторая польза - он терял кровь, и его кровь обновлялась. Недаром ведь и врачи делают больным людям кровопускание! Удивительно, как такое хрупкое и слабое на вид тело справлялось с огромными кровопотерями, но всякий раз оно их восполняло, не сдаваясь смерти. Должно быть, в этом теле очень сильное сердце. Так рассуждал господин лекарь. Он сказал, что в теле брата Изамбара явлена невиданная сила, мудрость и совершенство природы, заложенные Богом, те сила, мудрость и совершенство, в которые надлежит верить каждому врачу, но невиданная удача - убедиться в них воочию, чтобы никогда уже не сомневаться. Господин лекарь был чрезвычайно взволнован и вдохновлён этой мыслью. Он даже помолодел на вид, глаза его оживилсь. Он уехал, судя по всему, с твёрдым намерением исследовать вопрос о возможностях обезвреживания ядов в человеческом теле. Монсеньор Доминик высоко приподнял брови. Он знал господина лекаря давно и довольно коротко; этого скептика, этого сухаря… Епископ частенько вызывал его в застенок приводить в чувства после "испанского сапога" очередную ведьму, и тот всегда входил с одинаковым выражением на сером лице - смесью бесстрастия, усталости и скуки. Монсеньор Доминик знал его как человека, который не способен удивить никого, а уж тем более - его, епископа. - Если бы я тоже был лекарем, - продолжал меж тем брат Клемент очень доверительно, - алхимическая реакция, наверное, и для меня стала бы наилучшим объяснением. Но я не врач и не алхимик, ваше преосвященство. Как же мне быть, посоветуйте! - У тебя что-то на совести? - спросил епископ вкрадчивым голосом знатока людских душ. - Мне кажется, что здесь я не одинок, - признался монах. - Многие в нашем аббатстве могли бы сказать вам то же самое. Но они боятся даже думать об этом. Простите мою дерзость, и позвольте задать вашему преосвященству вопрос. Он прямо касается моей совести… И светло-голубые глаза вскинулись на епископа с отчаянной мальчишеской смелостью, рождённой из робости, смущения, сомнений, стремящейся сквозь страх. Это был взгляд-подвиг. - Брат Изамбар - еретик? - и поросшие пушком белые щёки мгновенно зарделись. - Я полагаю, пока ещё рано говорить об этом, - сдержанно ответил епископ. - Простите, ваше преосвященство, значит, пока что вы не нашли в нём ереси? - с молящей надеждой в голосе спросил брат Клемент. Монсеньор Доминик взглянул на него снисходительно успокаивающе. - Ты же знаешь, дитя моё, что брат Изамбар - математик. Он мыслит сложно. Мне нужно время, чтобы до конца во всём разобраться. Я буду беседовать с ним ещё и ещё, и докопаюсь до истины. Когда речь идёт о жизни человека и о его совести, ошибки недопустимы. В таких делах спешить нельзя. - Я понимаю, понимаю, - закивал монах. - Потом, когда всё станет ясно… Но сейчас мне очень страшно, ваше преосвященство. Я не хочу впадать в ересь. Я боюсь отлучения. Боюсь ада… Зрачки его увеличились вдвое, а губы дрогнули. - И мучений тоже боюсь. Но… - он вздохнул глубоко и надрывно. - Но не может того быть, чтобы брат Изамбар отошёл от чистоты веры! - быстро выговорил брат Клемент и вздохнул снова, теперь уже с облегчением, а видя, что епископ не спешит возразить ему, продолжал с неожиданной убеждённостью: - Господин лекарь сказал, что у брата Изамбара сильное сердце. Как врач он подразумевал под этим телесные свойства, но сами его слова справедливы. В них больше, чем он хотел сказать. У брата Изамбара великое сердце. Оно полно веры. Я хотел бы иметь такую веру. Она даёт силу слабой плоти, она сохраняет сердце чистым, она ничего не боится. Я думаю об этом день и ночь и не могу перестать: как же нужно верить, чтобы так терпеть за свою веру! Он… - у брата Клемента снова дрогнули губы, а голос сорвался, - он у нас на совести. У каждого. Но он оправдал нас своим терпением. Мы остались для него братьями. Братьями, для которых он переводил их любимые книги, и вложил в эти переводы живость своего ума и тепло сердца. Он открыл нам настоящую греческую математику. Он пел для нас - нам посчастливилось услышать ангельский голос здесь, на земле. И терпел он тоже для нас - после всего, что мы с ним сделали, мы не стали его палачами, потому что он не стал жертвой. Он подарил нам чудо своей веры. Он исповедует веру по-гречески, и это единственное, что он оставил себе - всё остальное он отдал нам, своим братьям. Всё, даже и плоть и кровь свою, по примеру Того, о Ком он молчал… Брат Изамбар щедрый. И добрый. Если бы вы знали, ваше преосвященство, какой он добрый! До безумия. "Я знаю", - ответил епископ шёпотом, самому себе. - Почему ты так уверен, что брат Изамбар греческой веры? - не преминул, однако, спросить он вслух. - Да ведь это же очевидно! - Что очевидно? То, что он грек? - Не знаю, ваше преосвященство, - смутился монах. - Разве нужно быть греком, чтобы исповедовать веру по-гречески? "А ведь и в самом деле!" - подумал монсеньор Доминик, удивляясь, как он сам до сих пор ни разу не допустил такую вероятность. Наверное, в глубине души епископу очень хотелось, чтобы Изамбар оказался греком. - Ты прав, конечно. Только не забывай, дитя моё, что прилюдно словосочетания "греческая вера" и "вера по-гречески" следует заменять на "греческая ересь", - услышал опешивший монах. - На это аббатство хватит одного брата Изамбара. Я надеюсь, ты не собираешься пойти по его стопам, несмотря на всё своё восхищение? Брат Клемент растерялся не на шутку. Его круглое лицо вытянулось от мучительного недоумения. Монсеньор Доминик почувствовал какое-то злорадное удовольствие. - Как я понял, ты хотел спросить, нет ли греха или ереси в твоём восхищении с богословской точки зрения, - продолжал епископ ласковым пастырским тоном. - Я охотно тебя успокою. И даже в том случае, если брат Изамбар будет осуждён, ты можешь восхищаться его добротой и терпением сколько угодно. Ересь - понятие, связанное с умом, но никак не с чувствами. Однако, многие об этом забывают, вот в чём беда. Так что мой тебе совет: держи свои чувства при себе, особенно к тем, кто попал под подозрение. И вообще, дитя моё, чувства следует сдерживать. По крайней мере, для того, чтобы не оказаться в яме по недоразумению. Если бы брат Изамбар не владел собой столь совершенно, он не выдержал бы тех страшных мучений, о которых ты поведал мне. Только человек с его несгибаемой волей и железной выдержкой может позволить себе роскошь поступать по совести и не жалеть об этом; он может позволить себе и ересь как изящный каприз виртуозного мышления, а собственную смерть превратить в алхимический опыт; он может позволить себе даже доброту до безумия. Он волен в себе совершенно. Он свободен, даже сидя в зловонной яме. Я согласен, это восхищает. Но восхищение сродни ослеплению. И лишь когда оно пройдёт, можно увидеть явление в истинном свете, ибо чувства нарушают покой ума. Я желаю тебе, дитя моё, чтобы твой ум достиг зрелости и в нём наступил покой. Не преминув подкрепить своё пожелание епископским благословением, монсеньор Доминик распахнул дверь и вышел, оставив оторопевшего монаха размышлять над услышанным в неуютной, заваленной монастырским хламом каморке. |
|
Когда епископ елейным голосом советовал брату Клементу упражняться в сдерживании чувств и ссылался
на пример несравненного стоика Изамбара, в его собственной душе кипело возмущение, так что он и
сам мог бы послужить не худшим примером. Выслушав рассказ монаха, а затем - и его признание,
монсеньор Доминик негодовал на изувера и идиота настоятеля. Что он здесь устроил, этот заплывший
жиром каплун?! Во что превратил монастырь? А главное - чего добился? Брат Клемент ведь и сам
справедливо заметил, что не одинок. И это понятно. Монсеньор Доминик, вопреки желанию, отчётливо
помнил тонкие белые косточки: острые лопатки, оголённые рёбра, даже позвонки… На них почти ничего
не осталось! Раз увидев, такое не забудешь никогда. И не перестанешь задаваться вопросами. Чудо
веры? Совершенство природы? Божественное вмешательство или помощь дьявола, в которую, похоже, в
глубине души не верят даже тайные поклонники стоиков во главе с рябым Себастьяном. Ведь брат
Клемент при своём мягком сердце отнюдь не глуп: большинство монахов боятся об этом не то, что
говорить - даже думать! Но мысли-то в голову приходят, и разрешения не спрашивают. Вполне
естественно, что аскетов, как истинных, так и мнимых, во всей этой истории волнует вопрос "как?",
а не "почему?". Для них Изамбар - мученик за "греческую веру", причём - в полном соответствии с
традицией, под стать великим столпникам и страстотерпцам христианского Востока. Вероятно, в те
ночи, когда он лежал без движения, истерзанный, в кровавых лохмотьях, особо пылкие братья уже
воображали его на небесах, в компании Святой Марии Египетской. Разве страсти брата Изамбара
- не воплощение православного смирения? Это смирение не только перед любимыми братьями, но и
перед землёй, даже перед червями и насекомыми. Тут впору икону писать! И в монашеских душах
она уже написана. Причём, не кем-нибудь, а отцом настоятелем, ярым врагом "греческой ереси".
Уж он постарался на совесть! Да и доктора угораздило высказаться. "Как будто его тело
неподвластно гниению"! Таких диагнозов, хоть и под вопросом, старый циник никому ещё не ставил.
Да и новых идей по теории врачевания в голову ему не приходило уж давным-давно! Этот сумасшедший математик посводил с ума всех! Абсолютно всех! Монсеньор Доминик сам слушал его, разинув рот, и даже не мог ничего возразить на его безумные фантазии, чувствуя себя перед ним дурак дураком. Прав был Эстебан - не даром ведь они столько лет знакомы! Да и Клемент тоже упомянул о безумии. Кто же в здравом уме по каким-то смехотворно-туманным причинам допустит над собой всё то, через что прошёл этот монах, который верит в неопределимо абстрактного Бога и непрестанно созидающуюся Вселенную, подобную геометрической прогрессии? Очевидно, ум его переутомился от вычислений. Он сделал в математике настоящие открытия, да, это так; но какой ценой! Прав Эстебан! Тысячу раз прав! Это безумие, и оно неизлечимо; но если бы Изамбара с его Filioque не стали трогать, он тихо дожил бы до старости и перевёл бы ещё множество книг, греческих, еврейских, арабских… Пусть бы молчал себе на здоровье! А теперь монсеньор Доминик должен расхлёбывать заваренную настоятелем кашу, осудив безумца, после чего как минимум половина местных монахов будет втайне молиться Изамбару, как святому, а уж их лояльность к "греческой вере" возрастёт непременно, и дай Бог, чтобы через пару лет епископу не пришлось иметь дело с её новыми исповедниками. Монсеньор Доминик испытывал сильнейшее желание посадить в яму самого настоятеля. Да и всыпать ему хорошенько не помешало бы. Такое желание уже возникало у епископа и прежде. Преподобный, видимо, догадывался об этом и старался не попадаться на глаза монсеньору. |
|
Полночи епископ убеждал себя в безумии Изамбара, приводя один за другим аргументы и соглашаясь с
ними. А наутро отправился к нему на урок арабской алгебры. Яркое солнце царило в маленькой келье наравне с её хозяином. Свет заливал стены, пол, золотил солому монашеского ложа, выбеливал тонкие желтоватые листы пергамента. - Видишь, Доминик: здесь ты ошибся на пять градусов. Луна уже в Весах. И опять получается квадратура, та самая, которая тебя интересует. Эту задачу можно решить, составив уравнение, всего в два действия. Смотри… - Так просто, через пропорцию?! - Именно. Я рад, что ты понял. Ещё бы монсеньор Доминик не понял! Когда тебе так объясняют, не понять невозможно. И кажется, что всё просто. Остаётся только удивляться, как ты не дошёл до этого сам. И уже потом, наедине с собой, пробежав глазами записанное, сознаёшь, что не дошёл бы ни за что на свете. Чтобы дойти, нужно сочетать в совершенном равновесии свободу и точность, логику и фантазию. А чтобы объяснять так просто, так легко, с таким удовольствием… Нужно быть Изамбаром! |
| 17 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 18 19 20 |
Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
|
Copyright © И.Жарова 2005-2008 |
|
web design by Alex Wave |
