Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 32

      Учитель сказал, что знает - Изамбар собирался просить у него денег, на которые, несомненно, имеет право, и зря он тянул так долго. Старик взял деньги с собой и не хотел отпускать Витторию из города без дорогого подарка, чтобы по пути через страну, где за её ремесло ничего не стоило поплатиться жизнью, ей не пришлось бедствовать. Они тут же свернули на соседнюю улицу к местному ювелиру и, как я потом выяснил, купили у него роскошные серьги из редчайшего, невиданного в наших краях перламутрового камня, достойного королевской короны. Выйдя из лавки, Витториа со слезами благодарила Волшебника Лютни и за его щедрость, и за его божественного ученика.
     Учитель проводил их до начала последней улицы, а Изамбар простился со своей возлюбленной у Западных ворот города. Витториа сделала своему юному обожателю ответный, не менее щедрый дар - она оставила ему в память о себе ту греческую книгу, свою любимую, как она призналась Изамбару. Он, как никто другой, мог оценить этот дар и не нашёл в себе сил от него отказаться.
     Но она увезла с собой больше. К её богатству, по приезде в Гальмен состоявшему, кроме той книги, из лютни, нескольких платьев и гнедой кобылы, прибавилась лира с серебряными струнами, завоёванная на поэтическом турнире, таинственные самоцветы, надев которые она могла выдать себя за знатную госпожу, и в придачу - сердце нашего Орфея. Сердце, сохранившее ей верность навсегда. Эта куртизанка осталась его единственной женщиной. Быть может, любя её, он любил в ней всех женщин на свете. Любил и любит до сих пор…

      Вернувшись домой, Изамбар поднялся к себе в мансарду и не показывался оттуда целый день. Учитель не выразил недовольства тем, что его любимец проигнорировал богослужение, но с каждым минувшим часом приходил всё в большее смятение и дошёл до того, что спросил, не известны ли мне случайно подробности утренних событий.
     "Разве Изамбар не сказал тебе, что поручился своей головой за здоровье города?" - спросил я, недоумевая, о чём ещё можно было беседовать, провожая Витторию. Видя, что моя фраза представляется учителю совершенной бессмыслицей, я подробно описал ему сцену у двери гостиницы. И тут же пожалел об этом: старик побледнел так сильно, что я испугался, как бы он не умер. Но стоило мне умолкнуть, он резко повернул ко мне голову.
     "Ну? - спросил учитель нетерпеливо. - И что же девочка с Колёсной улицы?"
     "Изамбар оказался прав, - подхватил я с облегчением. - Обычные синяки - мамаша не разглядела сослепу, подняли шум! Глупые мужланы! Вот только бы не было у нас и впредь этой заразы! В округе про неё уже ходят слухи…" Я осёкся.
     "Господи! - воскликнул учитель, словно меня не было вовсе, а прямо перед собой он отчётливо видел Бога. - Господи! Спаси моего дорогого мальчика! И всех этих дураков вместе взятых! Спаси его не для меня - для них! Пусть они видят, что Ты благ, Господи! Они должны убедиться! А он - Твой, Ты возьмёшь его, когда захочешь, и я не стану роптать, даю Тебе слово. Но только не сейчас! Не так и не сейчас, Господи, молю Тебя!"
     Он не молился бы так горячо даже за родного сына. И ни на миг не усомнился в правоте своего ученика, не осудил его безумный поступок. Напротив - теперь, после этого поступка, Изамбар стал ему ещё роднее, ещё дороже, он любил его ещё больше.
     Успокоившись немного, учитель отправил меня наверх проведать, что делает там его бесценный мальчик.
     Изамбар не ответил на мой стук, а, отворив незапертую дверь, я нашёл его лежащим на постели со сложенными на груди руками и неподвижным взором широко раскрытых немигающих глаз. Его чудные мягкие тёмно-каштановые волосы были коротко и отвратительно неровно подстрижены. Я не выдержал этого зрелища и заметил, что ему следовало позвать кого-нибудь в помощь, но с таким же успехом я мог бы делать замечания стенам и потолку комнаты. Посмотрев на него пристально и уверившись, что он жив, я вернулся к учителю.
     Как ни странно, неумело подстриженные волосы Изамбара взволновали меня настолько, что я совсем забыл о грозящей ему опасности смерти, быть может, долгой и мучительной, и уж наверняка некрасивой. Я и не подозревал, как много значила для меня его внешность! Его волосы до плеч, его быстрые движения головой, когда он поправлял их, его сухие лёгкие жесты, летящая походка, пленительно небрежная манера носить одежду - всё это было для меня неразрывно связано, сливалось в образ, которым я не мог не любоваться. Изуродовав, разрушив этот образ, Изамбар сделал мне, наверное, так же больно, как делали ему мы своей музыкальной фальшью.
     Мне стоило усилий взять себя в руки и спокойно отвечать на вопросы учителя. Мастер не велел тревожить больше своего любимца. "Я знаю, он начал пост, - уверенно сказал учитель. - И я к нему присоединяюсь. Мы будем поститься с ним вместе и молить Бога за наш город".
      Наш учитель, монсеньор, постился четырнадцать дней. Нам, молодым и сильным, было стыдно оставаться в стороне. И на четвёртый день мы все к нему присоединились. Если Бог хотел жертвы, то Он её получил. Ведь мы должны были петь каждый день, утром и вечером, а на пение уходило столько сил, как если бы мы валили вековой лес и таскали на плечах брёвна. Наши голоса едва звучали! Учитель уже не играл, а лишь подзвучивал, чтобы не заглушить нас. Однако люди говорили, что это тихое пение лучше всего, что они от нас слышали. Люди догадались, в чём дело - догадаться было нетрудно. На нас смотрели, как на подвижников и ни разу не спросили, где же наш Орфей, который тем временем лежал в постели и молча смотрел в потолок. И вместо того, чтобы сетовать и досадовать, мы думали о нём с великой благодарностью. Именно в те дни мы, все вместе и каждый по отдельности, чувствовали себя настоящими музыкантами, людьми, которые живут чтобы петь и готовы ради музыки на всё, даже на смерть. Наш хор превратился в такое братство, какое здешней обители и не снилось. Подъём, а затем - и спуск по высокой лестнице напоминал горный перевал, и мы бережно поддерживали старика-учителя, помогали друг другу. Под конец поста, в воскресенье, хоры стали настоящей Голгофой - главное было взойти туда и исполнить предначертанное, а об остальном никто уже не думал.
     А наш учитель молился. Молился нотами как музыкант, и жаром сердца - как отец, боящийся потерять любимое дитя. После службы он мог простоять у алтаря на коленях целый час, и мы дожидались его на улице. Никогда прежде такого с ним не случалось. Он был глубоко светским музыкантом, видевшим в церкви лишь место, где стоит его инструмент. Мы и представить не могли, что он способен на молитвенный экстаз!
     На четырнадцатый день учительского поста, когда старик, уже едва передвигавший ноги, после отыгранной мессы уединялся с Богом в тишине, к нам, присевшим на ступенях главного соборного входа, подошла женщина, замужняя дочь хозяина той самой гостиницы, где останавливалась Витториа. Она обратилась к нам с поклоном и словами благодарности, из которых следовало, что, по свидетельствам приезжих, зараза совсем сгинула из наших краёв, народ больше не мрёт и, стало быть, музыкантский пост помогает лучше, чем смертоубийство уродов и продажных девок.
     Радостная новость подоспела вовремя. Ещё немного - и наш досточтимый мастер протянул бы ноги.
     Изамбар, в отличие от учителя, на поздравления ответил лишь слабым движением губ, отдалённо похожим на улыбку, и ещё пятнадцать дней отказывался от пищи, лежал пластом, не читал своих книг и не произнёс ни слова. За это время мы, между прочим, успели убедиться в верности его правила - окрепнув, наши голоса стали чище и звонче прежнего. Учитель же так переживал за "дорогого мальчика", что даже не оценил по достоинству нашего великолепного пения. Каждое утро он входил в комнату Изамбара, подолгу его рассматривал, щупал пульс, пару раз позвал к нему лекаря. Тот уверял, что юноша слаб, но на удивление здоров.
     В начале тридцатого дня, увидев над собой встревоженное лицо досточтимого мастера, его юный друг, наконец, пошевелился и нарушил своё молчание.
     "Учитель, - сказал он чуть слышно. - Мне приснилось, что ОНА умерла".
     Тот, конечно, принялся убеждать его, что образованному юноше не пристало верить в сны, подобно глупым деревенским бабам, что если верить всей чуши, которая снится по ночам, можно сделаться сумасшедшим, и что милый мальчик просто болен - ему пора есть, как все люди, жить дальше, играть и петь, пока он не вогнал себя в могилу. Но Изамбар покачал головой.
      "Я видел, как ОНА умерла, - повторил он упрямо и обречённо. - Но раз ты так хочешь, я буду есть, петь и играть".
     Я, по своему обыкновению, рисковал лбом под дверью и, пока они были заняты разговором, не гнушался подглядывать в замочную скважину. Я хорошо понял родительские чувства и тревоги учителя - от Изамбара остались одни глаза!
     Но оправился он быстро. Через три дня учительских хлопот - встал на ноги, а на пятый - уже поднялся на хоры и пел. И я скажу вам, монсеньор, - человек так петь не может. Люди плакали от его голоса, прорезающего насквозь душу, ум и чувства, как будто он нёс им мучительное, но счастливое откровение, боготворили его, продолжая звать Орфеем и считать ангелом даже после его связи с блудницей. Этот голос ловил в свои сети, брал в плен, от которого уже нет спасения. Я - один из его пленников. Я бился в его путах и запутывался всё сильнее, пока не запутался насмерть.
     О, монсеньор, если б вы только могли себе представить, что он сделал со мной! В те дни мне казалось, что я умру от любви к нему. Он пел в церкви, учил с нами новые хоралы, пел дома. Он засыпал с лютней и просыпался с нею, как с возлюбленной. Он почти не разговаривал ни с учителем, ни с нами. Никто не слышал от него ни единой жалобы, ни заветного имени, но все его песни посвящались ЕЙ. Песни на множестве языков, бесконечно разные по строю, не похожие ни на что из привычного и знакомого. Иногда он аккомпанировал себе на своём четырёхструнном инструменте. Кажется, довольно много он пел по-арабски, и эти песни удавались ему лучше всего. Вернее, они в совершенстве выражали все оттенки его чувств, саму его утончённую натуру, давали простор для полёта его голоса. Эти чужестранные песни, рождённые иными гармониями, иными ритмами, потрясали слух. И, как ничто иное, они поведали мне, сколь много пережил Изамбар в своей любви, сколь глубоко проник в самого себя, лёжа в одиночестве в маленькой мансарде под крышей учительского дома. Теперь у него не было нужды завидовать старому Волшебнику Лютни - Изамбар достиг той полноты, той разрывающей переполненности, от которой обычный человек лезет на стену, а музыкант становится настоящим, в подлинном смысле волшебником, способным перевоплощаться в музыку, переплавлять в звуки всё своё земное естество.
     Наш учитель понимал, что это нескончаемое пение - кровотечение сердца, оно - не для услады ушей. Так волки воют на луну, так безутешно плачет дитя от своего первого в жизни большого горя, и кощунством было бы собираться вокруг и хлопать в ладоши, даже если плач благозвучен, а в его оттенках несказанно больше, чем обычная человеческая печаль. Существо, что поселилось под крышей учительского дома, было создано так гармонично, что излучало гармонию даже в страдании, стирая грань между счастьем и мукой. Учитель не раз говорил нам, что голос - не только способ восхищать публику и пожинать лавры; голос может быть и оружием, и лекарем, а музыкант, владеющий этим прекраснейшим из инструментов, подаренным ему Самим Богом, побеждает без меча и исцеляется без снадобий. Изамбар делал именно это. Думаю, если бы он не пел тогда, он бы просто умер. Учительский дом со всеми своими обитателями утопал в нездешних звуках, становился то птицей, то кораблём, и мы с готовностью отдавались странствиям, звёздам и попутному ветру.
     Теперь, когда я вспоминаю те далёкие дни, я вновь и вновь изумляюсь, где Изамбар наслушался таких ритмов и гармоний! Как будто бы он объехал всю землю и у каждого людского племени и народа взял на память по песне!
     Так, окружённый всеобщим молчаливым вниманием, он пропел всё лето. Но едва кленовые и ольховые кроны подёрнулись первым сентябрьским золотом, а дни стали тише и короче, наш соловей умолк, продолжала петь лишь его лютня. Тут уже учитель не мог усидеть спокойно. Наслушавшись Изамбара, пропитавшись инностью музыкальных сокровищ, добытых за тридевять земель, он был захвачен и унесён этой инностью быстрее, чем мы успели заметить. Лютня старого Волшебника зазвучала в ответ, вторя и подхватывая.
     Несколько дней мы, затаив дыхание, слушали, как верхний и нижний этажи дома переговариваются на двух инструментах. Они быстро нашли общий язык, обсудили и оставили всё, что их разделяло. Изамбар спустился к учителю, и старик доверился своему юному другу, позволяя вести, готовый следовать за ним во всех его далёких странствиях. Как легко они поменялись местами! Звуки уносили их за пределы, положенные плотью и твердью, в иные страны и иные миры. Запершись в четырёх стенах, они путешествовали, видели и постигали то, о чём мы, непосвящённые, могли лишь гадать. Мы остались за бортом их крылатого корабля вместе с остальной публикой, которая в ту осень не дождалась концертов, и лишь на Рождество была щедро одарена обоими музыкантами. К тому времени волосы Изамбара достигли прежней длины, и я снова наслаждался дорогим мне образом, почти сознавая, что влюблён в него, как в женщину.
     После зимних праздников наступило затишье. Учитель, перебирал струны в своей комнате, а Изамбар и вовсе не касался инструмента. Он оставался по-прежнему задумчив и молчалив. Вскоре дело дошло до книг звонаря, и они были проглочены с жадностью одна за другой. Наш Орфей снова зачастил на колокольню. Его приятель сидел в десяти одёжках, закутанный по самые глаза. На улице было зябко, а там, на верхотуре, стоял собачий холод. Но он ничуть не охлаждал горячности бесед и споров двоих товарищей. Я опасался, что, нарушая, между прочим, одно из основных учительских правил для голоса, Изамбар простудится и захворает. Но эта маленькая редкая птичка обнаружила лошадиное здоровье. Холод был ей нипочём! А вот мне пришлось отказаться от своей слежки и поберечь горло в тепле.

31 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 32 33 34 35

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz