Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 23

      Урок игры на лютне длился недолго. Учитель с учеником, конечно, уединились, но я был за стеной и отлично слышал, как Изамбар повторяет предложенные ему упражнения. Когда упражнений набралось с десяток, мастер сказал, что для первого раза довольно, и снова предложил юноше остаться у него на ночлег.
     "В моём доме есть маленькая комнатка под самой крышей, и она свободна. Зимой там холодно, но сейчас лето. Под ней как раз гостиная. Я дам тебе лютню, и ты сможешь упражняться сколько хочешь, никому не мешая", - сказал учитель, чем и соблазнил на этот раз юного музыканта. Правда, Изамбар забеспокоился о своём "новом друге", который, наверное, уже ждёт его, и проговорился, что вчера, едва появившись в Гальмене, первым делом подружился со звонарём, который любезно пригласил его в свою каморку прямо под куполом центральной башни Кафедрального собора, самой высокой в городе. Я очень удивился, потому что наш звонарь был типом хмурым и отнюдь не любезным, дичился людей и никогда не искал себе компании. Учитель же пришёл в ужас.
     "Ты с ума сошёл! - воскликнул он. - Ведь он каждое утро ни свет ни заря начинает трезвонить в колокола, и трезвонит битый час! Если сидеть там, наверху, прямо на колокольне - этого не выдержат ни одни уши. Ведь он сам глух, как глухи все звонари, глух как тетерев - разве ты не заметил? Ты потеряешь свой великолепный слух, который должен беречь как зеницу ока! Разве ты не знаешь, Изамбар, что для музыканта главное богатство - его уши и руки, а для тебя - и твоё горло, твой дивный голос, достойный самого Орфея. На колокольне тебе не место, если ты не хочешь сказать музыке "прощай".
     "Позволь возразить тебе, досточтимый мастер, обратив твоё внимание на то, что звонарь тоже музыкант, - наисмиреннейше ответил Изамбар. - Он играет свою музыку на колоколах так же, как мы - на струнах и клавишах. Сегодня утром он исполнил свою новую вариацию на тему одного из древнейших хоралов, а перед вечерним богослужением сыграл целый концерт. Он говорит, что делает это каждое воскресенье или праздник, и в его игре всегда есть место импровизации, хотя он и сочиняет свою музыку заранее. Он объяснил, что слышит эту музыку внутри себя, а когда играет на колоколах, слышит всем своим телом, слышит абсолютно чисто. Он рассказал мне о колокольных голосах и даже поделился со мной некоторыми секретами своего искусства, которое он очень любит. Я видел огонь вдохновения в его глазах. Этот человек талантлив. И ему не нужны уши, чтобы оставаться музыкантом. К тому же он умён и довольно много знает о звёздах, что ночью видны из окошка его каморки как на ладони. Если ты так беспокоишься о моём слухе, досточтимый мастер, я могу вставать по утрам и спускаться с колокольни в город прежде, чем мой друг начнёт играть свою музыку - её и вправду лучше слушать издали. Однако если ты приказываешь мне уйти от него, я не посмею тебя ослушаться", - заключил он с тихим вздохом.
     "Да, Изамбар, я полагаю, тебе лучше уйти с колокольни, - сдержанно отозвался учитель. - Живи пока у меня. Если ты так любишь звёзды, то потом найдёшь себе мансарду в более высоком доме. Я готов сам представить тебя хозяевам таких домов. Не сомневаюсь, они тебе не откажут. После сегодняшней ярмарки о тебе уже говорят во всём Гальмене. Я же сказал, что здесь ты будешь знаменит!"
     Но слава Изамбара по-прежнему не волновала. "Я повинуюсь и останусь у тебя, досточтимый мастер, - согласился он. - Но, молю тебя, если это возможно, позволь мне сходить сейчас к моему другу и проститься с ним. Он оставил незапертым вход на колокольню и не уснёт, пока я не вернусь".
     "Ну что же, раз так, конечно, тебе нужно сходить к нему", - сказал учитель.
     "И ещё, досточтимый мастер, я прошу твоего позволения видеться с моим другом. Если ты позволишь мне это, я не стану злоупотреблять твоей добротой - я буду видеться с ним лишь изредка, и обещаю тебе, колокола не отвлекут меня от лютни", - вновь озадачил Изамбар нашего учителя, чьи ученики всегда вытворяли всё что хотели и не думая спрашивать позволения.
     "Ты взрослый юноша, - заметил наш "досточтимый". - Как я могу запретить тебе дружить и встречаться с кем бы то ни было?"
     "Потому что ты - мой учитель, - ответил Изамбар с лёгким недоуменем, словно это было и без того понятно. - Ты согласился стать им, и я обязан тебе послушанием. Это - условие, без которого нельзя учиться. Тебя называют Волшебником Лютни, и ты знаешь, что секрет - не в упражнениях, не в ловкости пальцев. Не только в них. Есть нечто большее. Ты знаешь что, но о нём не сказать словами. И даже если скажешь, словами его не передашь. Я пришёл к тебе за ним. Пришёл, чтобы принять. Я - ученик. Мы должны быть едины в доброй воле и в открытости сердца. Ведёт учитель, ученик следует. Я буду делать всё, что ты велишь мне, и отказываться от того, что ты запрещаешь. Это потребует от меня усилий и терпения. И чем больше, тем глубже будет открываться моё сердце для тебя и твоего знания. Таково искусство учиться. Искусство учить - иное. Ученик не знает, что ему под силу. Но знает учитель, его открытое сердце. Если он требует от ученика слишком много, ученик может не выдержать и уйти от него, отказавшись от знания, или даже погибнуть (впрочем, и первое равносильно гибели); если же требует мало - ученик не будет расти и не раскроет себя учителю и его знанию. Если ты, досточтимый мастер, запретишь мне встречаться с моим другом, может статься, колокола будут сниться мне по ночам, и звуки лютневых струн превратятся для меня в их голоса, ибо, играя на лютне, я стану думать о колоколах, и игра моя не принесёт тебе радости. Ты можешь наказывать меня как тебе угодно, и, возможно, это поможет. Вероятно и то, что всё будет иначе с самого начала, и колокола моего друга волнуют меня вовсе не так сильно, как мне кажется. Я не знаю этого. Я лишь ученик. Если же ты позволишь мне дружить со звонарём, ты должен сделать это открытым сердцем. Когда я говорил тебе о моём друге, моё сердце видело - он тебе не нравится. Мой друг и его колокола уже встали между нами. Кто из нас двоих сможет взять их на себя? Решать тебе. Будет так, как ты скажешь".
     Я точно знаю, что на месте учителя поддался бы на искушение. Но наш добрейший мастер, в свою очередь, лишь изумлённо уставился на Изамбара. А потом, как будто сообразив, в чём дело, весь расцвёл и обнял его крепко, горячо. "Ступай к своему другу, мой мальчик, - сказал учитель. - Обещай ему, что придёшь завтра. А мою старческую ревность я беру на себя - она вовсе не стоит твоих усилий и терпения. Просто мы, старики, порой бываем ревнивее молодых", - и он засмеялся смехом человека, убравшего с дороги огромный камень, который вдруг оказался не тяжелее пёрышка.
     Да, монсеньор, Изамбар явился не затем, чтобы его хвалили. Он пришёл с собственным пониманием отношений между учителем и учеником и боролся за таковые со всем своим упорством и мужеством. Он мог стерпеть всё что угодно, кроме лжи и снисходительности. Его чуткость к фальши не только в звуках, но и в словах и жестах, не знала меры, как и его стремление к совершенству. Во время первых уроков, стоя под дверью (а я, монсеньор, имел такую привычку), можно было услышать весьма необычные фразы.
     "Хорошо, - говорил учитель своим спокойным ласковым голосом, так, как часто говорил и нам. - Хорошо".
     "Разве, досточтимый мастер? - возражал Изамбар. - В конце третьего такта ты едва сдержался, чтобы не ударить меня. И напрасно - тогда ты уже не смог бы сказать своё "хорошо".
     Он охотно подчинялся всем требованиям учителя и мог повторять одно и то же, сложную музыкальную строку или приём, хоть сто раз, хоть целый день, но неизменно оставлял за собой право на возражения подобного рода. Сначала мастера это умиляло, но потом начало раздражать, и я вполне его понимал: в конце концов, если ты так строг к себе, это твоё личное дело! Я стал опасаться, что Изамбар-таки и впрямь "перевоспитает" учителя своей дотошностью, отчего нам, лентяям, тем паче непоздоровится. Более того - я подозревал, что он того и добивается. Но Изамбар, как ему свойственно, копал куда глубже. Однажды он так довёл учителя постоянными замечаниями о своих ошибках, которые повторял из раза в раз с неменьшим постоянством, что тот совершенно вышел из себя и отлупил его по рукам.
     "Ты сам этого хотел! - вопил на весь дом наш "добрейший", никогда не повышавший на нас голоса, - Ну, что, ты доволен?"
     Мне казалось, что от его крика дрожат стены. Но буря бушевала недолго, и стихла так же внезапно, как началась. Учитель словно вдруг очнулся, а в следующий миг его осенило.
     "Боже мой! - воскликнул он. - Да ведь ты же левша! Как я сразу не понял! Этот приём тебе совсем незнаком - в технике игры на твоём инструменте нет ничего похожего. Разумеется, тебе нужно время, чтобы приучить свои пальцы; больше времени, чем потребовалось бы другому…" Учитель явно был ошеломлён своим открытием, дававшим представление о титаническом труде, которым давалось юноше его мастерство.
      "Мальчик мой дорогой! Прости меня!" - сказал наш Король Лютни, приходя в ужас от собственной вспышки.
     "Пожалуйста, не извиняйся, - преспокойно ответил Изамбар. - И впредь лучше бей меня, но только не обманывай".
     "Почему ты думаешь, что это лучше? - спросил мастер. - Должно быть, твой прежний учитель часто бил тебя?"
     "Никогда, - сознался Изамбар. - Мы с ним в этом не нуждались. Я скажу тебе правду, досточтимый. В нём было равновесие. И я похож на него. Но ты - другой. Ты не можешь сказать "плохо" тихим голосом. Ты говоришь "хорошо", но твоё "хорошо" почти всегда значит "плохо". И даже если ты возьмёшь плётку, я знаю точно, мне не будет больнее, чем от твоего "хорошо" и от твоей ласковой улыбки, с которой ты говоришь его".
     "Почему ты так в этом уверен?" - снова спросил учитель.
     "Ты не такой, каким кажешься, - сказал Изамбар. - Когда ты бил меня и кричал, ты был настоящий. Я имею в виду, что раньше ты не боялся показаться недобрым и немягким. Тебя не тревожило, как видят тебя другие. Ты не боялся нечаянно сделать кому-то больно. Ты вообще ничего не боялся. Не боялся и делал…"
     "Откуда ты, мальчишка, знаешь, каким я был раньше?!" - почти возмутился учитель.
     "Я слышал всё это в твоей органной музыке, - ответил Изамбар. - В ней много силы, страсти, смелости. Её красота величава, как раскинутые в небе крылья, её яркость - как вспышки молний. В ней совсем нет мягкости. И в твоей лютневой музыке - тоже нет. В твоей музыке, как и в твоём сердце, много боли, но она светла. Я не боюсь тебя. Ты прав, я всего лишь мальчишка, и тебе нет нужды прятаться от меня за ласковой улыбкой. Ты - величайший из ныне живущих музыкантов, и имеешь право на капризы и вспышки - лишь бы продолжал гореть божественный огонь твоего вдохновения. Я в вечном долгу перед судьбой за счастье учиться у тебя. Всё, что исходит от тебя, учитель, для меня священно и божественно, когда оно вправду твоё. Я буду заниматься всю ночь и освою твой приём. Если же нет - бей меня сколько хочешь, без всякой жалости. А я даю тебе слово, что моя леворукость не станет помехой, и скоро ты о ней забудешь".
      "Твоё сердце под стать твоему таланту, - заметил учитель. - Спасибо за доверие, мой юный друг, но только моя музыка, что так вдохновляет тебя, осталась в прошлом. Божественный огонь давно уже не озаряет моих дней и дум. Я стар. Или ты надеешься поделиться со мной своей молодостью?"
     "Твоя молодость - та девица, что "не умерла но спит", - сказал на это Изамбар. - Огонь вдохновения войдёт в твои двери как Спаситель и скажет ей своё "талифа куми". Нужно лишь немного веры, меньше, чем с горчичное зерно, ты же знаешь!"
     "Ты прав, - произнёс учитель после долгого молчания, с неожиданной силой и твёрдостью. - Но, должен тебе признаться, у девицы этой отнюдь не ангельский характер. Когда-то Бог наказал меня за её вздорные выходки", - прибавил он не без горечи, очевидно, подразумевая под этим гибель своей жены и двоих маленьких детей, о которой все мы что-то слышали, но никто не знал подробностей. И тогда мне пришло в голову, что, нянчась с нами, он не столько стремился сделать нас музыкантами, сколько искупал свой грех перед семьёй, которую не смог уберечь; Изамбар же как будто послан Богом сказать, что грех его прощён. И слова юноши прозвучали в унисон с моими мыслями: "Этого довольно, учитель. Не казни себя сам. А твою молодость я только что видел краешком глаза и, кажется, уже влюблён".
     Тогда учитель рассмеялся совсем озорно и весело, пообещав познакомить "пылкого мечтателя" со взбалмошной особой как можно ближе, дабы он получил о ней полное представление.
     На том они и порешили. Вот тогда-то, собственно, всё и началось.
     Каждый держал свое слово и был достоин другого. Изамбар не расставался с лютней ни днём, ни ночью, а наш "досточтимый" из добрейшего и безобиднейшего старичка превратился в настоящую фурию. Исполняя пожелание юного безумца, он предал забвению и своё любимое слово "хорошо", и прилагавшуюся к нему снисходительно ласковую улыбку. Во время репетиций и месс в церкви он так сверкал на нас глазами, что мы цепенели от ужаса, из последних сил дотягивая высокую ноту, и не сомневались - тот, кто промажет хоть на четверть тона, будет убит на месте. Дома же, в небольшой комнатке, где мастер давал свои уроки, при закрытых дверях, творилось нечто похожее на извержение вулкана и впору было ждать, что горячая лава вот-вот хлынет наружу через щель над порогом. Создавалось впечатление, будто старик добивается, чтобы не в меру ревностный ученик пожалел о содеянном.
     Каждое новое упражнение завершалось страстной и красочной учительской руганью и требованием повторить. После повтора вопли "досточтимого" усиливались, после второго достигали апогея, обогащаясь такими смачными выражениями, в знании которых мы никогда бы его не заподозрили, после третьего по комнате летели и ударялись о стену всевозможные предметы, после четвёртого и далее следовали только удары.

21 22 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 23 24 25

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz