Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 25

      На рассвете третьего дня юноша проснулся, и радости учителя не было конца. Старик не позволил ему вставать до вечера и, не взирая на его робкие протесты, хлопотал и суетился, как настоящая наседка. Лишь отыграв мессу он немного успокоился и пришёл в себя, а вернувшись домой, сделался задумчив, серьёзен, заперся с Изамбаром в комнате и проговорил с ним много часов кряду. Я занял своё место под дверью и, сгорая от любопытства, напрягал слух, но на этот раз их беседа была слишком тихой, и уловить из неё мне удалось лишь отдельные фразы. Я понял только, что учитель рассказал Изамбару о себе довольно много. Он говорил о своей славе и о том, как любил её когда-то, и о том, как с годами она стала тяготить его настолько сильно, что он захотел предать забвению и её, и себя, и свою музыку. Он поведал своему юному другу о соперниках, которых повергал во прах, и о женщинах, любовью к которым вдохновлялся; о зависти врагов и ударах судьбы, над которыми смеялся, и о горе, что сломило его. То была целая исповедь. И я слышал, как Изамбар сказал ему:
     "Я хотел бы пережить всё, что пережил ты, учитель. Я ещё так мало любил и не знал страдания. Я столь же пуст, сколь ты полон. У меня нет ничего своего, и моя пустота лишь отражает чужие чувства. Когда я впервые услышал твою музыку, я понял, что хочу чувствовать, как ты. Твоя музыка стоит того, что ты пережил".
     "Ты не знаешь, о чём говоришь, - заметил на это учитель. - Когда-то и я думал, подобно библейским пророкам, что Бог бьёт меня из любви, и после каждого удара я становлюсь ещё сильнее, ещё смелее и мудрее. Но однажды Он отнял у меня то, чего я не смог Ему простить. Он поступил со мной как с праведным Иовом. Но я-то не так праведен! Мне многого стоило смириться с мыслью, что Бог играет на нас в кости с дьяволом, и, поставив на меня, проиграл. Я поссорился с Богом, а когда пришёл мириться, Он наложил на меня узы и сделал рабом на долгие годы. Пережить такое я не пожелал бы и врагу".
     "Взгляни на это иначе, учитель, - предложил Изамбар. - Ты боролся и страдал, ты не боялся любить. Когда человек борется, страдает и любит без меры, на смену силе и свободе рано или поздно придёт усталость, и в миг, когда она уже слишком велика, человек больше не может бороться. Я боролся пять дней, а шестой и седьмой уступил усталости. Сравни годы своей борьбы с годами сна, и ты увидишь, что ты проспал меньше меня, сон же был неизбежен. Теперь, когда твоё сердце залечило раны и пробудилось, оно вновь полно силы. Теперь ты усвоил уроки Бога, как я усвоил твои. Ты знаешь, что не было ни дьявола, ни игры в кости. И ссорился ты не с Богом".
     И здесь учитель с Изамбаром согласился.
     "Конечно, - сказал он. - Ведь Бог послал мне тебя. За тебя, мой дорогой мальчик, я охотно прощаю Ему обоих моих сыновей и ту, которая подарила мне их. Ты прав, теперь уже нет ничего, что я не смог бы простить Богу".
     Так учитель признался, что Изамбар ему роднее сына. Он щедро воздал юному музыканту за честность и терпение.
     Пророчество Изамбара исполнялось на наших глазах - мы не узнавали своего мастера. Порывистые жесты, живость и горячность, яркий взор, озорной смех, убеждённость и страстность! Рядом с ним мы сами чувствовали себя безвольными стариками. И один Изамбар с его глубоко затаённой силой, лёгкий, чуткий, подвижный, как пламя свечи, оставался прежним возле него, и сам сиял ещё ярче. Каждый день они подолгу играли вдвоём, иногда при нас, а порой, вечерами - запираясь в комнате учителя. Остальные ученики переживали нечто похожее на то, что пережил я, стоя под дверью в роковую пятую ночь. Трое из них, разочаровавшись в своих музыкальных способностях, навсегда покинули учителя. Трое других, напротив, принялись старательно заниматься. Я не последовал примеру ни первых, ни последних. Моим основным занятием оставалось шпионить за мастером и его любимцем. Их игра по-прежнему доставляла мне мучительное наслаждение.
     Учитель пожелал, чтобы Изамбар с его ангельским голосом солировал в хоре во время месс, и тот проявил обещанное послушание. Все мы слушали его в полном самозабвении, и при этом наше пение было чудом, которое творилось как бы без нашего участия. Голос Изамбара, словно волшебный ключ, отворял в нас наши голоса и вёл за собой; они звучали легко и чисто.
     Конечно, и счастливое преображение нашего хора, и вторая молодость старого музыканта, и пленительная игра, доносившаяся из окон его дома, не могли остаться незамеченными. Весь Гальмен говорил о Короле Лютни и о его юном ученике, в которого, казалось, воплотился сам Орфей. Весь Гальмен стремился втиснуться в собор на богослужение; народ толпился внутри и снаружи, вокруг храма, а вечерами, заслышав лютневую игру, затоплял окрестные улочки, осаждая учительский дом.
     На Рождество Богородицы городские власти пригласили Волшебника Лютни и его приемника дать концерт в Ратуше. Собрались старейшины, цеховые мастера со своими семьями, вся местная знать. Простой люд давился вдоль стен и у входа, и всё же от души благодарил отцов города - не обидев ни бедняков, ни музыкантов, власти щедро оплатили этот праздник из казны. Был шумный успех, целое море благодарной и восторженной публики, слёзы и рукоплескания. За один вечер мастер со своим молодым другом заработали почти столько же, сколько наш досточтимый получал за год как органист Кафедрального собора, хоть, к слову сказать, платили ему очень неплохо, да и вообще в Гальмене органисты не бедствовали никогда.
     Знак мудрых старейшин был понят верно, а почин подхвачен. Посыпались предложения и приглашения. Владельцы окрестных земель звали музыкантов в свои замки и тоже не скупились, а богатейшие купцы наперебой торговались, кто дороже заплатит за следующий музыкальный вечер для всего городского люда.
      Не остался в стороне и гальменский епископ. Ревниво наблюдая, как к Гению Органа возвращается прежняя слава величайшего из лютнистов, он высказал недвусмысленное пожелание, чтобы мастер с учеником дали в соборе концерт духовной музыки. Согласие было получено на другой день, но я, верный своей дурной привычке, узнал кое-что любопытное. В очередной раз притаившись за дверью, я услышал мысли и суждения, в которых ни за что не заподозрил бы своего почтеннейшего наставника.
      "Его преосвященство хочет, чтобы в ближайшее воскресенье после Обедни и до вечерней мессы я играл для народа на органе, а "юноша с хрустальным голосом", как он выразился, пел хоралы", - сообщил мастер Изамбару.
     "Отчего же нет? Если это нужно, я готов петь хоть целый день", - ответил тот.
     "Так оно и выйдет, мой милый, - усмехнулся учитель. - Утренняя месса, Обедня, ещё четыре часа, потом Вечерня. И за те четыре часа нам с тобой никто не заплатит. Но деньги с народа соберут немалые, и они пойдут на так называемые "нужды Церкви". Это тебе не светские власти".
     "Но дорогой учитель! - наивно удивился Изамбар. - Неужели тебе мало денег?"
     "Дело не в деньгах! - возмутился мастер. - Разве тебе не ясно? Городской голова платит тебе из казны, да ещё и говорит "спасибо" от имени тех, кто, истратив последний грош на хлеб для своих детей, не лишился радости слушать твою музыку; купец платит из собственного кармана и видит в этом честь для себя. С точки зрения духовных властей щедрость наших старейшин - досадная расточительность, а купец, в глубине души свято верящий в дружбу Меркурия с музами и не скупящийся на дары в надежде на удачу в делах - он, разумеется, язычник, тешащий свою гордыню, а заодно и нашу с тобой. И их, и нас решили поставить на место. Я буду играть, а ты - петь, за "спасибо", которого нам даже не скажут. Больше того - подразумевается, что это мы с тобой должны сказать "спасибо" за предоставленную возможность играть и петь для Самого Бога! Аргумент весомый, и я охотно согласился бы с ним, если бы за нашу музыку с людей не брали платы. По-моему, именно в таком случае она была бы игрой для Бога. Но духовные власти понимают это иначе. Они возьмут с прихожан деньги, и многие, подобно евангельской вдове, положат в корзину "всё своё пропитание" за твой "хрустальный" голос, дорогой мой мальчик. Такие концерты приносят отличные сборы. Для того они и устраиваются. Бог, для которого мы будем играть, обитает в карманах сутаны, и он настолько всемогущ, что деваться нам некуда - лучше даже не представлять, чем кончится дело, если я посмею отказать монсеньору".
     Изамбар подумал с минуту, а потом тихо сказал:
     "Люди готовы положить в корзину своё пропитание, чтобы слушать нас. Они на это соглашаются. Они достойны твоей музыки. Играй для них, учитель. Остальное - не в счёт. Подумай лучше о том, что ты будешь играть, а я - петь. Ведь не собираешься же ты и вправду ссориться с монсеньором!"
     Учитель заметил с едким смешком, что смирение и мудрость Изамбара понравились бы его преосвященству, однако, тем и ограничился, приняв совет и перейдя к вопросу о репертуаре.
     Он заявил сразу, что, коль уж предоставляется случай, желает воздать своему приемнику по заслугам и, если как лютнист всегда исполняет ведущую партию, то здесь собирается играть под ученика и постарается помочь ему раскрыть во всей полноте возможности его уникального голоса.
     "Выбор за тобой", - заключил он. Изамбар ответил: "Я знаю довольно много старинных греческих распевов. Но чтобы разучить их с твоими учениками, мне нужно время. Если его у нас нет, я предпочту петь то, что знают они".
     "Причём здесь мои ученики? - удивился мастер. - Речь шла не о них, а о тебе, о твоём необыкновенном голосе, которым все желают наслаждаться. Тебе не нужен никакой хор!"
     И я был поражён ещё больше учителя, когда услышал неожиданно горячую речь Изамбара в нашу защиту.
     "Кроме меня есть ещё и другие, - говорил он. - По крайней мере, следует предложить им петь вместе со мной. Я почти уверен, что они хотят этого. В последнее время они и так испытывают недостаток в твоём внимании. Будет нехорошо, если они почувствуют себя вовсе лишними. Я должен петь с хором".
     И он убедил учителя, хоть ему это стоило немалого труда. Его искренность глубоко меня тронула. Мне казалось, что Изамбар нас вовсе не замечает, что ему нет до нас никакого дела. А он думал о нас! В его словах не было ни высокомерия, ни снисходительности, которые я тотчас приписал бы ему, дай он только повод.
     Выразив согласие епископу, учитель вернулся домой, собрал нас всех и объявил, что нам предстоит репетировать день и ночь, дабы разучить несколько греческих хоралов, которые знает Изамбар, с тем, чтобы в воскресенье он мог исполнить их в нашем сопровождении. Затем к нам обратился сам Изамбар. "Я прошу вас помочь мне, - сказал он с необычайной проникновенностью. - Я не спою их один так, как мог бы спеть с вами. Они звучат восхитительно, если разложить их на три голоса. По-гречески мы споём только самый короткий и самый простой из всех, остальные - в латинском переводе. Я буду вам очень благодарен и признателен, если вы возьмёте на себя этот труд.
     Конечно же, монсеньор, мы согласились сделать ему "одолжение".
     Он роздал нам ноты, и греческий текст был написан в них латинскими буквами. Потом, узнав, насколько хорошо Изамбар знает греческий язык, я ещё больше оценил его чувство такта. И, догадываюсь, латинский перевод остальных хоралов был сделан им собственноручно предыдущим вечером.
     На репетициях он являл чудеса терпения. С его утончённой музыкальностью в первые два дня от нашего пения можно было полезть на стену. Я видел, что ему больно от фальши в самом прямом смысле, так, как будто мы втыкаем в него булавки, но он только поправлял смазанную ноту своим чистым, ясным голосом, глядя на нас молящими глазами; мы же чувствовали себя жестокими мучителями и изо всех сил стремились перестать ими быть.

21 22 23 24 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 25 Содержание 26

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz