Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 38

      Помнишь пифагорейскую задачу на нахождение диагонали квадрата по его стороне? При стороне, равной единице, диагональ равна корню из числа два, что и заставило пифагорейцев отшатнуться от алгебры и провозгласить приоритет геометрии как конструктивного принципа. Греческая математика подарила миру чистый геометрический логос и логику созидания, понятия пропорции и прогрессии. Она гармонична, как музыка. Не огради греки свою геометрию от алгебры, они не выработали бы позитивного математического мышления, о важности которого я говорил тебе. Алгебра же открывает нашему сознанию понятие бесконечности через бесконечно убывающую прогрессию неизвлекаемого корня. Это явление мы встречаем всякий раз, пытаясь установить числовое соотношение между внутренним и внешним в правильной геометрической фигуре, будь то диагональ квадрата, пентаграммы или радиус окружности. Диагональ квадрата как числовая величина есть корень из суммы квадратов двух его сторон, а поскольку все стороны одинаковы, квадрат стороны умножается на два и в любом случае превращается в иррациональное выражение, бесконечный неизвлекаемый корень. Окружность, это совершенное выражение принципа симметрии, заставляет обратиться к иррациональному коэффициенту, отражающему числовую взаимосвязь между радиусом и периметром. Закономерность очевидна: внутреннее и внешнее сочетаются между собой пропорционально, а числовой анализ пропорции неизменно алогичен, ибо внутреннее никогда не будет до конца выражено через внешнее - такое выражение является бесконечным процессом. В прикладных целях люди пользуются приближёнными, условно конечными коэффициентами, чем занимались и мы с тобой ради твоей астрологии. Богословы занимаются тем же самым, объясняя Бога, внутреннюю суть человека, всех существ и явлений, через слово, внешнее и конечное. Увы, Логос как божественный Принцип в чистом виде существует только в математике, там, где он остаётся по-настоящему абстрактным. За словом же стоит образ. Попытка описать Бога через слово обречена превратиться в бесконечный процесс и поэтому алогична. Компромисс богословов заключается в навязывании условной конечности и Богу, и Его описанию, и человеку. Как видишь, богословы солидарны с астрологами и астрономами, ибо тоже имеют практические цели, и тебе они известны лучше, чем мне. Так появилось троичное описание Бога, догматы, каноническое право и христианская мораль. Всё это условно конечно, но богословов условность уже не устраивает, и они настаивают на конечности абсолютной. Такая позиция чревата необратимыми последствиями. Если бы я вздумал отрицать, что числовое отношение периметра к радиусу окружности бесконечно, а его условно конечное значение является приближённым, допустимая погрешность по существу превратилась бы в математическую ошибку. Претендуя на безусловность и безошибочность, богословы объявили себя носителями логоса и вступили в войну с алогичным и иррациональным. Вот где начинается твоя охота на ведьм, Доминик, которая на деле есть отрицание бесконечного Бога. Бесконечность непостижима и неописуема, и вместе с тем математика неоспоримо свидетельствует о её существовании, начиная с евклидовой протяжённости измерений и кончая неизвлекаемыми корнями. Математика и только она одна, как единственная абстрактная наука, сочетает многомерность и точность, иррациональность и гармонию; не утрачивая логики, она вплотную подводит разум к Божественной Тайне. Математика требует свободы от прикладных целей, заставляющих астрологов увязать в погрешностях и отвлекающих от всеобъемлющего смысла математических категорий и явлений, и лишь ищущий истину бескорыстным сердцем найдёт в математике её мистический корень, бесконечного, неизреченного, непостижимого Творца.
     Епископ не посмел возразить. В голосе Изамбара так явственно слышалась музыка тихой радости и огромного, глубоко затаённого счастья, разлучить с которым его не могла даже смерть. Эта музыка звучала в такт дождю за окном, и слушать её было сладко и больно.
     "Как же нужно верить, чтобы так терпеть за свою веру!" - восхищался и недоумевал круглолицый молодой монах. Он не знал, что этой верой была наука, в которой Изамбар видел и Чудо, и Тайну, и Путь. Его математика призывала его к такой чистоте и свободе, что он не жалел ничего, чем обыкновенный человек дорожит по своей земной природе. И он искренне сожалел о том, что монсеньор Доминик не разделяет с ним его счастья. Епископ уже признался себе, что действительно завидует Изамбару. Но… "Почти"… Там было слово "почти". Что за ним стояло? Догадаться нетрудно, тем более - после стольких подсказок.
     В том, что сделал монсеньор Доминик, не было и тени желания задеть за живое. Скорее - потребность исповедоваться, странная и непривычная для человека, который сам привык отпускать грехи и сидел под одной крышей со смертником.
     - Изамбар, - выговорил он осторожно и неловко. - Твоя женщина с медными волосами и белой, как снег кожей… У неё была родинка. Большая бурая родинка на правой руке, посреди запястья, - он помедлил, улавливая, как напряглось в темноте сухое тонкое тело, ещё плотнее сжимаясь в комок. - Это было лет девять назад, у меня в Долэне. Ты… ты понимаешь меня?
     Изамбар не шелохнулся.
     - Это, - у епископа пересохло горло, голос стал хриплым. - Это я её… Это сделал с ней я. Изамбар! Ты слышишь?
     - Да, - выдохнул тот. - Я знаю.
     - Знаешь? - вскрикнул монсеньор Доминик, словно раненый. - Как?
     - Я видел сон, - еле уловимо раздалось из темноты, - но это был не сон. Я просто видел. Ты был там.
     - И ты узнал меня, когда увидел здесь, наяву? - похолодев, спросил епископ.
     - Сразу.
     Монсеньор Доминик отодвинулся на самый край соломенной постели и тоже прижал к груди колени, силясь унять дрожь, но зубы его отбивали дроби дождевых капель.
     - Не бойся, - различил он всё так же беззвучно, чувствуя, как жуть разливается у него внутри, подобно желчи, опутывает снаружи тьмой, не только густой, но липкой, вязкой и тягучей; ещё немного - и он уже не сможет пошевелиться, двинуть пальцем, раскрыть рта…
      - Ты ждал меня! - язык его забился о нёбо пойманной в невод рыбой - так кричат без голоса в ночных кошмарах, отчаянным и тщетным усилием. - Ты всё это устроил нарочно, чтобы …
     - Не так и не затем, зачем ты думаешь. Я знал, что мы встретимся. Но я никогда не хотел тебе мстить, - говорила ночь.
     - Ты мстишь мне своей смертью! - вырвалось из епископа.
     - Не мщу, Доминик. Так вышло. Я же извинился!
     - А ты, Изамбар, - и слово, так долго спавшее в тишине и мраке, застучало в виски, в сердце, громче дождя, сильнее страха, подобно человеку, уставшему ждать под дверью и готовому выломать её, разбить в щепки. - Ты меня прощаешь? Ты простишь мне её?
     - Я простил.
     - Правда?
     - Правда, Доминик. Но тебе нужно не моё прощение. Тебе нужны только эти ночь и дождь.
     - Они невыносимы! - взмолился епископ.
     - Я знаю, - заверил Изамбар. - Знаю! Ведь ты не можешь их слушать, не думая о сырых дровах и клубах дыма. Но именно поэтому тебе нужны ночь и дождь. Недаром тебя заинтересовала моя четырехмерная геометрия. Я сказал тебе: вода течёт, как время. Слушай её, Доминик. Если слиться со звуком, он становится потоком бесконечной протяжённости, по нему можно двигаться. Прошлое и будущее существуют относительно нулевой отметки, за которую ты уцепился в своей трёхмерности. Не противься потоку - ты не выдержишь напора. Просто слушай.
     - Мне страшно, - шёпотом признался епископ.
     - Молчи! Есть только ночь и дождь…
     Монсеньор Доминик хотел возразить снова, но Изамбар прибавил требовательно, и голос его прозвучал, как эхо какого-то другого голоса, далёкого и забытого: "Молчи, отче!"

35 36 37 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Страница № 38 39 40

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz