Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 27

      Помню, как-то утром мастер пожелал, чтобы мы отправились в собор чуть раньше обычного и перед богослужением спели последний из разученных с Изамбаром греческих хоралов. Поднимаясь на хоры, мы ничуть не сомневались, что учитель останется нами доволен.
      Начинал распев солист, и первую музыкальную строчку пел акапелло. Но он не довёл до конца и этой строчки, прерванный изумлённым возгласом учителя: "Дорогой, что с твоим голосом?"
      В самом деле, с ним было что-то не так. Изамбар начал заново, и все убедились, что учитель абсолютно прав - этот голос не летел, как всегда, и звучал несколько плосковато. Ему недоставало силы. Правда, красота тембра и безукоризненная нотная точность никуда не делись.
      "Я не совсем понимаю, кто у кого брал уроки пения", - съязвил учитель, обводя нас глазами и намекая на то, что, будь любой из нас на месте Изамбара, охотно похвалил бы каждого, но только не своего Орфея.
      Изамбар начал в третий раз, но силы и полётности в его голосе не появилось.
      "Знаешь ли, такая скромность не делает тебе чести, - сказал ему учитель тихо, но очень грозно. - И если ты не оставишь её, мы с тобой поссоримся. С таким началом ты не сможешь взять верхней ноты! Или ты хочешь вовсе сорвать свой голос?"
      Во время четвёртой попытки мастер порывистым движением заткнул уши. "Отвратительно! - воскликнул он. - Я вижу, остаётся только один способ достать из тебя твой голос - пучок тонких ивовых прутьев!"
      Изамбар с надеждой поднял на него свои большие честные глаза. "Мне тоже кажется, что это поможет, - сказал он спокойно и очень серьёзно. - Я знаю место, где растёт подходящая ива. Здесь, в двух шагах. Пожалуйста, подожди минутку, я сейчас вернусь". И он уже повернулся, чтобы сбежать вниз по лестнице.
      "Стой! - учитель сам встал из-за органа и вышел на середину хоров. - Смотри на меня и отвечай правду, в чём дело!"
      "Я не понимаю, - пожал плечами Изамбар с невиннейшим видом. - Наверное, я сделал что-то не так… Позволь я всё же принесу тебе прутья".
      Мастер с минуту пристально смотрел на него, потом криво усмехнулся: "Нет уж, милый, довольно! Ты хочешь легко отделаться. Не выйдет! Возьми-ка это на себя. Ты уже большой мальчик, и я не стану тащить тебя за уши. Подумай сам, что ты сделал не так. И исправь это сам. Иначе ты никогда не поймёшь, что твой голос - сокровище, которое ты потеряешь, если не будешь беречь. О, я отлично знаю, что тебе куда сподручнее стерпеть розги, чем размышлять на эту тему. Но я именно желаю, чтобы ты поразмышлял глубоко и серьёзно, так, как ты умеешь".
      "Прости меня!" - попросил Изамбар, гораздо более озабоченный тем, что расстроил любимого учителя.
      "Причём здесь я?!" - взорвался наш "досточтимый". - Разве я подарил тебе голос? Или я научил тебя петь? Проси прощения у Бога! И имей в виду, что от Него не так легко отделаться, как от меня. Знаешь, как Он поступает с теми, кто зарывает талант? В Евангелии об этом есть притча, обрати на неё внимание". Он вдруг понизил голос почти до шёпота: "Я тебе не учитель, запомни! Твой Учитель - Бог, и Он будет бить тебя не так, как я. По-моему, дорогой мальчик, ты неверно понимаешь смирение. Ты - не обычный человек. Имей мужество признать это. У тебя нет права петь так, как сегодня. Ты - музыкант от Бога, твой крест - талант, и бич - слава, как ты ни скромничай и ни прячься. Я знаю, о чём говорю… Поверь мне, пока твой настоящий Учитель не начал бить тебя всерьёз". Он уселся за орган, ибо пришло время богослужения, и из ризницы вышел священник. "А сейчас убирайся домой и не показывайся мне на глаза, пока не обдумаешь всё, что я сказал тебе".
      К нашему возвращению Изамбар уже исполнил это наставление и встретил учителя признанием, что всю ночь читал книгу, лёг лишь под утро, а проснулся на два часа позже обычного. Кстати, он всегда вставал рано, и едва ли не каждый день нам приходилось выслушивать, что пора уже всем взять с него пример.
      "Боже! - ужаснулся учитель. - И ты сказал мне, что не знаешь, в чём дело! Разве я не учил тебя, что голос просыпается тремя часами позже своего обладателя?"
      "Нет, дорогой учитель, - с неподдельным удивлением ответил Изамбар. - Я только сейчас об этом догадался. Я стал размышлять, как ты велел мне, и понял, что иной причины происшедшего быть не может по логике".
      Он, конечно, не лгал. В том-то и дело, что наш учитель говорил это нам, но не ему, которого никогда не приходилось поднимать с постели чуть ли не пинками, как остальных. Мастер повторял нам правила и секреты бережного обращения с голосом так часто, что ему не верилось, как кто-то в его доме мог их не слышать. И лишь теперь до него дошло, что этим человеком был именно Изамбар.
      "Как же так? - вслух спросил себя учитель. - Ведь верно! Дорогой мой, я должен извиниться… Но послушай меня и, пожалуйста, запомни. Каждый, кто хочет свободно владеть своим голосом, в первый час после сна должен говорить шёпотом, между первым и вторым - в половину обычного голоса, и лишь между вторым и третьим - в полный, но без повышения тона, петь же можно легко и без вреда для горла лишь на четвёртый час. Вот почему я всегда учу юношей, поющих на утреннем богослужении, пробуждаться до рассвета, и пусть они, не таясь, читают какие угодно книги при свете дня; ночь же - для отдыха. Это - главное правило. Но есть и другие…"
      Изамбару пришлось выслушать длинную лекцию. Поскольку нам таковые читались постоянно, мы знали секреты и правила назубок. Наш мастер мог бы написать по ним целый трактат.
      "Я всё запомнил, - заверил его Изамбар по окончании. - И ты можешь удивляться, дорогой учитель, но, не зная этих правил, я всегда выполнял их. Я делал именно так, как ты говоришь, вплоть до сегодняшнего дня. А сегодня как бы что-то нашло на меня. Я забылся. Обещаю тебе, что это не повторится".
      "Не мне, Изамбар!" - веско напомнил учитель.
      "Разумеется, - согласился тот. - Богу. Но и тебе тоже. А к твоим правилам, если ты позволишь, я могу добавить, что свободе голоса необычайно способствует пост. Я давно это заметил. И всякий раз, когда мой голос переставал меня радовать, день или два строгого поста помогали мне безотказно. Я докажу тебе верность моего правила. Завтра ты останешься мою доволен".
      "Но дорогой, ты и так постоянно постишься, - заметил учитель. - Ты ведь почти ничего не ешь! Если ты решил наказать себя сам, стоит ли быть столь суровым?"
      "Пост - не наказание, - возразил ему ученик. - Это лучший лекарь. Он мне не в тягость. Совсем напротив. И я полагаю, сегодня всё вышло оттого, что я давно не постился. Тебе не о чем беспокоиться, учитель. Ты сам увидишь…"
      Вот тогда-то мне и пришло на ум впервые, что Изамбара воспитывали монахи. В самом деле, в нём был совсем не мирской дух! Пожалуй, я нашёл самое удачное объяснение всему, что так поражало меня помимо его таланта. Только когда он успел ещё и поскитаться по свету? А быть может, не было ни монастырских стен, ни горных пещер, но прежний его учитель вёл жизнь странствующего мудреца? Я слышал о таких. Они философы и звездочёты, музыканты и аскеты - всё вместе! Я терялся в догадках, пока не потерялся без следа… Его дороги, его моря и страны, его первый учитель - тайна, скрытая во мраке его молчания.

      Изамбар блестяще доказал действенность своего правила. На другой день он пел так, что учитель забыл даже о музе и обратился всем существом к своему Орфею. Они снова стали запираться и играть вдвоём целыми днями, и дни летели, как снежинки за окном. Уступив настояниям заботливого мастера, Изамбар, наконец, перебрался из холодной мансарды в одну из тёплых нижних комнат. Нам пришлось чуть потесниться, но он оказался идеальным соседом, уставая так, что в свободное от музыки время его хватало лишь на сон. Книги звонаря, по дружеской договорённости с последним, были оставлены до иных времён. За всю зиму Изамбар, дай Бог, пару раз слазил на проклятую колокольню, да и то на минуточку. И, похоже, понимающий приятель на него ничуть не обижался.
      В Рождественские праздники оба Волшебника Лютни, Старый и Молодой, как их теперь величали, радовали своей игрой и знать, и простой люд, принимая всевозможные приглашения и разъезжая по окрестностям. Был и концерт в соборе, причём на этот раз учитель согласился без ворчания, а мы исполнили всё, что успели разучить с Изамбаром, приятно удивив публику и не стеснив солиста в его вокальных импровизациях.
      После Пепельной Среды учитель и ученик снова ушли в затвор. И то, что они вытворяли теперь на своих лютнях, никак не вязалось с великопостным покаянным настроением, которое так великолепно выражал наш дьявольский мастер в своей органной игре. В эти дни я по-настоящему оценил его как органиста.
      Я знал и принимал как должное, что жители Гальмена ходят в Кафедральный собор больше за музыкой, чем за церковными таинствами. Но прежде я как-то мало думал об отношении самого учителя к тому, что он делает. Некоторые ранее подслушанные мною фразы изобличали в нём глубоко светского человека и музыканта. Но тут я вдруг явственно почувствовал в экстатической торжественности и самоиспепеляющей скорбности его импровизаций скрытую иронию. Это было лёгкое, почти неуловимое утрирование переживаний, выраженное в звуках с такой степенью утончённости, какая доступна музыканту, чья власть над инструментом безгранична, как его любовь к музыке. Он ввергал молящихся в религиозный экстаз с загадочной улыбкой человека, который знает что делает и знает, что никогда не будет пойман за руку. И строгий каноник, и кающиеся грешники находились в полной его власти. Здесь был один Бог - Музыка, и один жрец - он, лютнист, отучивший надменных феодалов взирать на музыканта, как на слугу, и заставлявший их с благодарностью, затаив дыхание, ловить каждую ноту, и органист, чья игра милостиво возвращала Страх Божий всем алчущим и жаждущим такового. Ирония была и в самом этом факте, и в том, что наш "досточтимый" не просто осознавал его, но и привносил осознание в свои органные импровизации, и в том, что я один её расслышал. Даже Изамбар с его сверхъестественной чуткостью не обратил на неё внимания - он всегда копал слишком глубоко, а ирония лежала на поверхности. Говорят ведь, что лучший способ спрятать вещь - положить её на видное место!
      Я сделался столь восприимчив к музыкальному мышлению учителя не вдруг и не случайно. Своё открытие я совершил благодаря разительному контрасту между тем, что слышал в соборе и в учительском доме. А там, в четырёх стенах скромной комнаты, бушевала пучина страстей, гармонически выстроенная, упоительная для слуха, но уже не знающая и не признающая никакой человеческой меры. Волны и валы плескались над головами безумцев, вызвавших их из небытия, грозная, страшная, разящая красота завораживала, заражала своим мятежным духом. "Законы гармонии шире и выше законов человеческих, всё приемлют и всему определяют место" - вот что говорила учительская лютня, вот чем делилось учительское сердце с любимым учеником. И тот без робости, доверчиво следовал за мастером. Ученик готов был идти за ним хоть в бездну, хоть в геенну, с радостью, с восхищением, с неутолимой жаждой пережить как свои его беды, его надежды и разочарования, его муки, его любовь… Ученик хотел познать всё то, чем манил его учитель - вот что слышал я в его игре. Да, монсеньор, этот чистый мальчик хотел любить, любить по-человечески, по земному. И Бог исполнил его желание. Впрочем, не знаю, Бог или дьявол…

25 26 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 27 28 29 30

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz