Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 30

      "Если я и погибну, то не напрасно, - сказал Изамбар голосом, похожим на очень далёкий, едва различимый звон, что доносится из деревенской часовни через просторы полей и лугов. - Для потехи пьют вино. Воду - от жажды. Пусть она пьёт сколько хочет. Даже если она выпьет всё, я останусь в долгу".
     "За что же это?" - спросил я с кривой усмешкой.
     "Вода ничего не стоит", - прошептал он. И я содрогнулся, видя, как встретились и слились в нём природное смирение и любовное безумие.
     Он видел в ней целый мир! Он заглянул в её бездну так глубоко, что почти растворился в ней. И то, в чём все люди находят бездну падения и порока, предстало перед ним человеческой драмой, чёрным морем страдания, скрытого за яркими солнечными бликами, с беззаботным изяществом танцующими на поверхности волн. На дне этого моря были похоронены затонувшие корабли надежд, и он плакал о ветре, раздувавшим когда-то их белоснежные паруса. Как силён должен быть тот ветер! Его мощь слышалась Изамбару в медном голосе Виттории, растраченная, разбрызганная, как драгоценный бальзам, в любовной игре с сотнями мужчин, приходивших к ней, как к жрице, сливавшихся с ней, как с богиней и, пропитавшись божественным восторгом, покидавших её, чтобы похваляться испитой сладостью, живыми каплями напитка, купленного за деньги, и всё же подаренного, потому что цена его выше золота. Она дарила, продавала, тратила, она искрилась смехом, как море - солнечными бликами, и сила древней Богини всё ещё звучала в её голосе непостижимым чудом, тенью давно улетевшей птицы, случайно уцелевшей статуей в разрушенном храме. Но слух сердца вёл Изамбара сквозь блеск волн и тьму водных пучин, взор достигал и поломанных мачт, и разбитых колонн. Он оплакивал давным-давно осквернённую Святыню, он чувствовал боль от удара о рифы человеческой жадности, зависти и злости, об которые корабли с белоснежными парусами разбивались и будут разбиваться до тех пор, пока стоит мир.
      Я вспомнил, как он смотрел на Витторию на Турнире, как вступился за неё. Это была жажда справедливости, рождённая на грани возмущения. Теперь я хорошо представлял себе, о чём он думал, что чувствовал. Витториа среди заносчивых и тщеславных рифмоплётов, претендующих на возвышенность и при первом же уколе съезжающих на скандальную грубость, сияла яркой звездой. Она была в меру насмешлива, изящно остроумна, её ирония с плавной небрежностью перетекала в самоиронию, её музыкальность и искусная актёрская подача пикантно дополнялись обаянием ума, тонкого, зрелого, подвижного. На турнире остряков она победила шутя. И, если уж начистоту, ей нельзя отказать ни в силе характера, ни в завидной свободе и смелости, которых так не хватало её мелочным, склочным соперникам и которых они, разумеется, не могли ей простить. Что же им оставалось? Они бросили ей как обвинение то, что она куртизанка. Слово-бич ударило Изамбара, будто кричали не ей, а ему. Оно всколыхнуло в его душе что-то, о существовании чего он и сам, по-моему, не догадывался, но само слово походило именно на подтверждение смутной догадки.
     Кем ещё могла быть женщина, не стыдящаяся своего ума и умеющая преподнести его не хуже, чем свои пышные формы, женщина, с удовольствием подтрунивающая над собственным кокетством, женщина, свободная от страха быть осмеянной всерьёз, не знающая запретных тем, готовая идти на риск, чреватый неожиданностями, способная сохранять самообладание и присутствие духа перед злобной толпой, собравшейся учинить над ней расправу? Ответ очевиден. Одарённая независимая женщина не имеет иных возможностей отточить свой ум и развить таланты. Она становится куртизанкой. Такова для неё цена свободы. Мужчины восхищаются ею, женщины ненавидят и втайне завидуют, и каждый готов при случае бросить в неё грязное слово, а если случай серьёзный, то и камень. В особо серьёзных случаях из неё могут сделать жертву за грехи, и даже не вспомнят, что грехи её - не на ней одной, ибо не сама с собой она грешила. Никто этому не удивляется и не возмущается. Женщина, открыто позволившая себе и ум, и свободу, и власть над мужскими сердцами, не только платит дорого, но и рискует всем.
     Я никогда об этом не думал и вряд ли подумал бы, если бы не Изамбар. Он заступился за Витторию не только по доброте душевной, которой у него, конечно, не отнимешь. Она восхитила его игрой своего ума, очаровала талантом, и он возмутился несправедливостью, которую люди связывают с моралью и моралью оправдывают.
     Я понял, почему Изамбар плакал в ту лунную ночь. Он поссорился из-за Виттории со всем человеческим миром, сделавшим из неё куртизанку, с миром, не оставившим ей иного выбора. Но даже поруганная Святыня оставалась для него Святыней, и он продолжал поклоняться ей. За её растраченную силу он готов был отдать себя как жертву, которая, подобно простой воде, ничего не стоит.
     "Я понимаю", - сказал он мне. Быть может, смириться с этим пониманием стоило ему самой большой борьбы за всю его жизнь. Он никогда бы не поссорился с миром из-за себя самого. И я так и не уверен, что он может бесстрастно думать о сломанных мачтах, лежащих на морском дне, о разорванных парусах, и о белых одеждах, вымазанных дёгтем.
     Наш мудрый учитель на этот раз всё-таки ошибся. Я ненавидел Изамбара. И в то же время я любил его. Не понимая ни слова из его разговоров с Витторией, я мог угадать его чувства, прочесть его глубинные мысли. Я слышал их в звуках его лютни, в переливах его голоса. Я разглядел в женщине, покорившей его сердце, то, что видел он. Я мог взглянуть на неё его глазами - моя собственная неприязнь к ней переставала быть мне помехой.
     Ничего не изменилось после той ночи. Изамбар и Витториа по-прежнему продолжали встречаться. Они играли и пели, а иногда подолгу и оживлённо беседовали. Они могли увлекаться и спорить, но их споры не кончались ссорами, и каждый слушал другого не просто терпеливо, а по-настоящему заинтересованно. Я начал догадываться, что эти беседы отнюдь не светского характера и не ограничиваются взаимными комплементами, а споры не имеют ничего общего с выяснением отношений между мужчиной и женщиной. У этих двоих нашлась общая тема, которую не исчерпать за один вечер. Пару раз я слышал только голос Виттории - он бесстрастно излагал мысли, объяснял, рассуждал, спрашивал и тут же отвечал, и Изамбар внимал ему, не вставляя ни слова. Бывало и наоборот, когда говорил он, встречая, судя по всему, столь же вдумчивое внимание. Мне казалось, именно в этих беседах Витториа совсем оставляла свою игру, вошедшую в её кровь и плоть, и была с Изамбаром самою собой - предмет затрагивал и увлекал её с неодолимой силой, а в голосе Изамбара проскальзывали порой уже знакомые мне нотки. В них я улавливал нечто, что назвал бы, пожалуй, страстью ума, и вспоминал свои вылазки на колокольню - именно там и только там я мог их слышать. А от голоса Виттории, несмотря на всю её увлечённость, исходил отрезвляющий холод, веяло прозрачностью морозного воздуха.
     Однажды Изамбар принёс от неё книгу. Представьте себе, монсеньор, на греческом! И сразу же нырнул туда с головой. Он читал очень быстро, читал и не мог оторваться. Я не выдержал и спросил его прямо, о чём эта книга. "О тайне Вселенной", - сказал он и назвал греческое имя, которого я, конечно, не запомнил, потому что оно ничего мне не говорило. Он пояснил, что это древний математик и любимый философ Виттории.
     Изамбар был влюблён в женщину, которая читала по-гречески, увлекалась древними философами, разбиралась в науке его прежнего учителя и привезла с собой книгу, способную завладеть его умом так же безраздельно, как эта женщина владела его сердцем! Пожалуй, он действительно мог позволить себе не ревновать её к тем самодовольным глупцам, что приходили к ней за её куртуазным искусством. В слезах, что мне довелось видеть на его глазах, не было и намёка на ревность.
     Надо признать, Витториа оценила скромность своего юного поклонника. Она постаралась не огорчать его больше и оградить себя от посетителей на время встреч с Изамбаром, всякий раз оговоренное заранее. И всё-таки ему приходилось порой видеть мужчин, выходящих из её дверей, и подгулявших юнцов под её окном, нагло требующих, чтобы им было немедленно оказано внимание. Разумеется, мужчины, а в особенности заносчивые юнцы, откровенно потешались над ним, но это его не задевало. Он мог мучиться лишь осквернением своего божества, но, поскольку божество на осквернение соглашалось, Изамбар с каждым разом всё более умело скрывал от него свои муки. От меня же он не мог их утаить: по утрам они отчётливо звучали в каждой ноте, возносимой под свод собора чистейшим в мире голосом. В такие минуты я любил Изамбара особенно сильно, а вся моя ненависть обращалась против той, для кого он был интересным, необычным, но всё-таки не более чем увлечением.
     Эти двое раскрывались друг другу в звуках, делились пищей для ума, но меня так и не покидало ощущение, что одна из них - хищница, а другой - жертва, угодившая к ней в лапы. А поскольку их встречи продолжались, в городе, где Изамбаром гордились и называли уже не иначе как "наш Орфей", где у него было полно тайных поклонниц, смеяться над ним постепенно перестали, но начали всерьёз задумываться о том, чем всё это может для него закончиться. Между прочим, если бы Изамбар, по обыкновению юных влюблённых, оказавшихся в его положении, бросался на соперников в припадках ревности, затевал с ними скандалы, дальше смеха дело бы не пошло. А так, уничижив себя в глазах всего города, он стал вызывать сочувствие. Люди негодовали на коварную блудницу, вскружившую голову этому наивному мальчику. Их праведный гнев рос с каждым днём. Рыжей бестии следовало бы понять, что она заигралась, и остановиться. Шутки ради ей могли простить многое, но шутка грозила обернуться бедой. Хорошие куртизанки всегда знают границы дозволенного.
     Эта кошка слишком увлеклась, не почуяв нависшей над ней опасности. Настроение горожан дошло до состояния сухой соломы, ждущей лишь искры.
     И такая искра прилетела по ветру. Её принесло в Гальмен с купцом, едущим по торговым делам в дальние края и объехавшим уже больше половины нашего королевства. Он спешил и пробыл в городе всего пару часов, но, обедая в трактире, успел рассказать хозяину и посетителям о невиданной доселе страшной заразе, что идёт по стране с востока на запад с быстротой пожара.
      В Альне от неё умерло едва ли не половина всех жителей, считая малолетних детей, и, быть может, умерло бы ещё столько же, если бы старики не вспомнили обычай, когда-то избавивший город от чумы. В прежние времена люди хорошо знали, что мор - кара за грехи, а значит, Богу нужна жертва. Когда ни покаянные молитвы, ни посты и самобичевания не помогали, искали жертву особую, обычно - какого-нибудь карлика или калеку, человека с врождённым уродством, как бы самим видом своим воплощавшим человеческую мерзость и греховность, и мучили его за грехи целого города или селения на глазах у всех жителей, и предавали смерти. В Альне сыскался уродец, как нельзя более подходящий, колченогий и горбатый. Его отдали палачу и смотрели, как тот раздробил ему одну за другой все кости в членах, и выжег калёным железом глаза, и вырвал язык, и, приковав его, ещё живого, к высокому столбу, оставил там. Уродец испустил дух к утру другого дня. В ту ночь в Альне кроме него умерла лишь одна древняя старуха. Через трое суток несколько больных поправились и встали на ноги. А через неделю стало ясно, что мор прошёл, ибо за минувшее время не заразился ни один человек.
     О случившемся в Альне узнали в округе и в других городах, где свирепствовала зараза. По почину альнцев горожане и селяне принялись бороться с нею означенным дедовским способом, и боролись с переменным успехом. Средство помогало не всегда и не так скоро, как в Альне, да и уродцы не везде находились. И там, где их не было, и приходские священники, и бродячие проповедники с одинаковой уверенностью советовали взять вместо карлика какую-нибудь гулящую девку или же искать ведьму. А в селении Вилидер, узнав, что мор подступил совсем близко, так испугались, что поспешили принести жертву заранее. Уродцев, говорят, там не водилось никогда, а девицы и жёны славятся набожностью и благочестием, так что вилидерцы попали в трудное положение. Лишь Божий промысел мог помочь им. И чудо свершилось. В роковой день по проезжей дороге через селение проходила одинокая путешественница. Она шла с востока, оттуда, откуда веяло молвой о заразе, и была остановлена весьма резонно. При ближайшем рассмотрении особа в парчовом платье, прикрытом истрёпанным плащом, с маленьким, очевидно, наскоро собранным узелком, торопливо идущая пешком и без провожатого по большой дороге, могла быть только куртизанкой, бегущей от скорой расправы. В Вилидере она нашла судьбу, от которой спасалась. Набожные поселяне растерзали грешницу, как стая голодных волков, а то, что от неё осталось, предали огню, причём останки эти в первые мгновения ещё подавали признаки жизни. Рвение вилидерцев принесло желанный плод Божественного Милосердия. Мор обошёл стороной не только благочестивый Вилидер, но и соседнюю деревушку Глос, а по всему королевству покатилась новая волна охоты на куртизанок, ведьм, блудниц и грешниц всех мастей. Немногочисленные уцелевшие карлики быстро теряли популярность, и, вероятно, вздохнут спокойно даже раньше, чем сгинет проклятая зараза, о которой купец поведал, что начинается она с тёмных пятен по всему телу, затем приносит жар, ломоту в костях, опухоль в горле и удушье; а с ним - смерть.
     Разговорчивый торговец отобедал и уехал, а его рассказ остался гулять по городу до поздней ночи, стуча в окна и двери, повсюду сея тревогу, и посевы всходили час от часу быстрее. Город всколыхнулся; старики, помнящие чуму, подливали масла в огонь, нагоняя на остальных ужас. Хвалили предусмотрительных вилидерцев. И, разумеется, живо сообразили, что теперь в Гальмене имеется своя куртизанка, которая, ко всему прочему, испортила целомудренного юношу, местное музыкальное диво, любимого ученика великого Волшебника Лютни. Как бы за этот её богомерзкий грех кара небесная не обрушилась на весь город!

25 26 27 28 29 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 30 Содержание 31

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz