Miromania

Иванна Жарова

Другое время

= ИЗАМБАР =

Повесть

Страница № 29

      Вечером после мессы наш Орфей отправился к Виттории в гостиницу, прихватив с собой лютню. Из окна комнаты, где они уединились, до полуночи слышались игра и пение. Когда всё смолкло, не прошло и пяти минут, как Изамбар вышел на улицу. Я едва успел убраться с его дороги - он чудом меня не заметил. Я удивился, что блудница так просто отпустила от себя этого голубя. Звуки, которые я слышал, говорили сами за себя, ибо невозможно в одно время и перебирать струны, и прелюбодействовать. Рыжая бестия не спешила. Эта кошка могла бы слопать голубка в один присест, но тогда удовольствие было бы слишком коротко. Кошки, когда они не сильно голодны, предпочитают, прикогтив добычу и зная, что она уже не убежит, играть с нею долго. А эта играть любила и умела.
      Я уже сказал, что в музыкальных способностях ей не откажешь. И тут в какой-то мере я мог понять Изамбара. Наш учитель был слишком ярким музыкантом и страстным человеком, и ученику, даже трижды гениальному, оставалось лишь следовать за ним. Изамбар делал это с восторгом и самозабвением, великолепно обыгрывая его темы, но с Витторией ему открывалась новая возможность. То, что я слышал в их первый вечер, было равноправным диалогом струн и голосов, причём голоса удивительно гармонировали, как нельзя более выгодно оттеняя друг друга. Было так, как если бы встретились высота и бездна и, глядясь друг в друга, постигали самоё себя.
      Но это лишь одна сторона медали. Другая состояла в том, что Витториа была куртизанкой, скандально знаменитой, а значит - непревзойдённой в искусстве куртуазной игры, и музыка составляла для неё лишь часть этого искусства. Музыку, божество музыкантов, она использовала как средство вызывать любовь и создавать иллюзию взаимности. И хоть сам я уже не считал себя музыкантом, то, что она делала, было для меня неслыханным кощунством. Я ненавидел Изамбара за то, что он вызывал во мне любовь своей игрой и пением без всякого умысла; она делала с ним то же самое, но с расчётом, уверенно и умело, и он обожал её без ненависти и без корысти. Он, с его болезненной чуткостью ко лжи, не замечал подвоха, который опять лежал на самой поверхности. Он тянулся к её бездне, с трепетом внимал зову её души, которую она без стыда и усилий выворачивала перед ним наизнанку своим голосом, и не мог понять простой вещи: куртизанки играют, но не любят, любовь для них - непозволительная роскошь. Это их правило, но не секрет - его знают все!
      Так и началось, монсеньор. Кошка зацепила его своим когтем, и дурачок попался на крючок. Он приходил к ней с лютней каждый вечер. Хищница растягивала удовольствие, купаясь в лучах обожания невинного мальчика, упиваясь своей властью над его чистым сердцем, растоптав его ясный ум, теша свою гордыню мыслью о том, что целомудренные девицы из благородных семейств, те, которых он не удостоил и взгляда, предпочтя её, презренную и порочную, до крови кусают свои нежные губки.
      Меня поразило, что наш учитель смотрел на всё это сквозь пальцы. Правда, он увлечённо сочинял и для лютни, и для органа. В ту весну из-под его пера вышли самые прекрасные хоралы и глоссы, какие мне только доводилось слышать. Я допускаю, что ревнивая муза требовала всего его внимания и не позволяла отвлекаться на болтовню вокруг. Ведь по всему городу, и на улицах, и в церкви, и в самом его доме шептались, трещали и судачили об одном и том же, а имена Изамбара и Виттории повторялись так часто, что могли прожужжать до дыр даже глухие уши.
      Я несколько раз порывался рассказать обо всём мастеру, пока этого не сделали другие, и сдерживался лишь из трепета перед его вдохновением. Когда он сочинял свою музыку, всякий, кто осмеливался отвлечь его, рисковал головой буквально, ибо в комнате учителя было полно тяжёлых предметов. Но однажды "досточтимый" сам дал мне повод.
      Как-то в полуденный час, проходя мимо учительской двери, на этот раз приотворённой, я был замечен и окликнут. "Позови-ка мне Изамбара, - сказал мастер бодро и, покосившись на окно, заливавшее комнату весенним солнцем, от которого птицы щебетали ещё живее, а детвора носилась по улице с щенячьим визгом, прибавил добродушно, - если он, конечно, дома… Погода сегодня как нарочно для прогулок!"
      "Изамбар спит, учитель, - ответил я, сознаюсь, не без скрытого злорадства. - Крепче, чем медведь в сочельник. Его теперь хоть ногами пинай - не добудишься".
      "В самом деле? Да ты шутишь!" - не поверил учитель.
      "Надо же ему и спать когда-то, - торжествовал я. - Гуляет он теперь по ночам, а утром - ранняя месса. Изамбар послушный ученик. Он соблюдает твоё правило четвёртого часа, так что, сам посуди, ложиться ему и не приходится. А вчера было воскресенье, днём - Обедня. Он не спал двое суток, и всё-таки разучил с нами твой новый распев пятидесятого псалма, как ты велел ему. Мы вернулись из собора час назад, и Изамбар сразу свалился как убитый. Но, можешь не сомневаться, в половине четвёртого пополудни он встанет, к четырём - самое позднее, потому что в семь - Вечерня, и надо быть в голосе. Он уже привык".
      "Бедный мальчик! - воскликнул учитель, всерьёз беспокоившийся о здоровье Изамбара и в душе не одобрявший ни его постов, ни бдений над книгами. - То-то он был сегодня так бледен! Зачем же он себя мучает?! К чему эти ночные похождения?"
      "Не "к чему", а "к кому", учитель. Об этом знает весь Гальмен. Если тебе в самом деле интересно…" - и я выложил ему всё, с самого начала, не скупясь на яркие краски. Я ожидал от старика вспышки ревности, нарочно упирая на то, что его любимый ученик изменяет ему как музыкальный партнёр, да ещё с куртизанкой. Но ничего такого не произошло. Учитель сделался задумчив и печален.
      "Что ж, - сказал он выразительно. - Мальчик становится взрослым".
      Я спросил, не находит ли он, что Изамбар позорит его на весь город, и не желает ли поговорить со "своим мальчиком" по-мужски, разъяснить ему, с кем его угораздило связаться, и, в конце концов, воспользоваться своей учительской властью, которую Изамбар столь высоко чтит и которой добровольно обещал повиноваться.
      Учитель посмотрел на меня так, будто я на его глазах превратился из человека в насекомое.
      "Ты дурак, - произнёс он с оттенком брезгливости. - Да к тому же, кажется, и подлец. Поди прочь, я видеть тебя не хочу!"
      "Но учитель! - взмолился я, глубоко уязвлённый. - За что?!"
      "А если ты посмеешь лезть к нему со своей чушью, - прибавил он зло, словно не заметив моего возгласа, - я тебя… я знаться с тобой не стану! Оставь его в покое! Тебе не понять… У тебя сердце мелкое, скупое. Ты никогда не полюбишь. Тебе не дано".
      Если учитель хотел сделать мне больно, то у него это получилось. Я так и не понял, за что. Но он напрасно думал, что после таких слов я пойду у него на поводу. Я лишь утвердился в мысли, что наш Орфей нуждается в разъяснениях. Из нас двоих в данном случае я считал дураком отнюдь не себя.
      Повод опять представился мне сам собою, не далее, как через пару дней, когда Изамбар и Витториа, вместо вошедших у них в обычай игры и пения, имели меж собой разговор на её родном языке, не очень долгий и не очень приятный. Как раз в эти дни весь город зашептался о том, что в гостиницу к рыжей бестии потянулись жаждущие её прелестей, и она занимается с ними своим ремеслом. Сальные улыбки мужчин и гневные взоры женщин сверкали так, словно завидовали золотым монетам, которыми Виттории платили за её пленительное искусство.
      Никак нельзя сказать, что Изамбар с нею ссорился. В её же голосе, подобном медной трубе, я слышал и вызов, и злое наслаждение. Она знала, что может мучить его безнаказанно, и он всё стерпит, потому что влюблён без памяти. Она осыпала его насмешками, в ответ на которые он простился с нею ещё нежнее обычного и тихо вышел. Поняв, что Изамбар идёт домой, я поспешил вперёд, чтобы успеть раздеться и прикинуться спящим. Двое учеников как раз уехали погостить к родным, и мы с Изамбаром спали в комнате вдвоём.
      Было Полнолуние. Огромный лунный лик заглядывал прямо в окно нашей спальни. Сквозь полуприкрытые веки я наблюдал, как Изамбар забрался на свою постель, прижал колени к груди и обнял их руками. В ярком серебряном свете я отчётливо увидел слёзы на его глазах. То было в первый и последний раз. Я не считаю тех кровавых слёз, что он пролил здесь, лёжа под плетьми - мы били его так, что кровь выходила везде, где только находила отверстие, и его глаза плакали вместе со всем телом. Но я видел и слёзы его сердца, чистые, прозрачные, и такие же беззвучные… Не знаю, когда ему было больнее, но знаю, что сердце его плакало не от обиды за себя, а от боли за ту, которую любило. Хоть наш учитель и сказал, что мне этого не понять, когда я увидел слёзы Изамбара, я почувствовал его, как если бы он пел, будто на миг отрешился от себя и стал им. Это было невыносимо. Если бы я был им дольше одного мига, я завыл бы волком, я катался бы по земле, я пошёл бы и убил женщину, заставившую меня так мучиться. А он сидел чуть дыша, сжавшись в комочек, смотрел на Луну сквозь слёзы, и, наверное, просидел бы так, не шелохнувшись, до рассвета. Я не мог выдержать даже вида этого безмолвного страдания. Я заговорил с ним. Но если вы думаете, что я хотя бы попытался его утешить, вы заблуждаетесь.
      "Готов поспорить, ты встретил у неё другого мужчину, - сказал я ему. - Чего же ты ждал? Она пользуется успехом. Скоро к ней будет ходить весь город. Эта кошка гуляет со всеми, кто платит. Ты тоже можешь взять у учителя денег - вы ведь довольно заработали вместе и он даст столько, что тебе хватит - взять денег и пойти к ней. Увидишь, разговор тогда будет совсем другой - она сделает всё, что ты пожелаешь, исполнит любые твои прихоти, а соперники будут дожидаться за дверью, соблюдая порядок очереди. Не суди её слишком строго: она зарабатывает на жизнь. Ведь жизнь стоит денег, сам знаешь! Не отказывать же ей теперь покупателям, которые щедро платят за её товар, только из-за тебя и твоей лютни! Это хорошо в свободное время, но вообще-то, пора бы тебе понять - её время дорого. Или ты желаешь ей голодной смерти?"
      Он повернул ко мне мокрое лицо, и я видел, как глубоко вонзаются мои острые, ядовитые слова, но яд не действует, а боль лишь удивляет этого большого ребёнка. Наш учитель ошибался: Изамбар и не думал взрослеть. Он не послал меня к чёрту, не съездил мне по физиономии, когда я нарочно издевался над ним, развенчивал и поносил священный для него образ. Он выслушал меня, не задаваясь вопросом, насколько осознана моя жестокость и имею ли я на неё право.
      "Да, я понимаю", - произнёс он из глубины своего страдания, так, что мне стало ясно: вся его сила уходит на то, чтобы принять это понимание.
      Но я не отступился. Мне хотелось вытащить его из глубины на поверхность, заставить увидеть мир и вещи такими, какими видят все люди. Я заговорил самыми грязными и желчными словами о Виттории, о куртизанках вообще, об искушённых в разврате женщинах, которые находят особое удовольствие, доводя до безумия наивных дурачков вроде него. Я со смаком расписывал сцены, что, вне всякого сомнения, творились в комнате рыжей бестии каждый день. Я знал толк в том, о чём говорил, ибо, в отличие от Изамбара, имел дело с куртизанками ещё до приезда в Гальмен и знакомства с учителем.
      "Неужели ты думаешь, что эта всеядная прорва чувствует к тебе то же, что ты к ней! - расходился я всё больше, не замечая, что кричу и сжимаю кулаки. - Она давно не способна ни на какие чувства! Она играет в любовь дольше, чем ты живёшь на свете! Те, кто приходят к ней за этим товаром, знают, что покупают, и платят золотом, но не душой. Ты для неё - роскошный подарок. Она выпьет твою душу, как чистую воду, принесённую из горного источника, а кувшин разобьёт и попрёт ногами. Я видал таких, с кем это случилось, юношей с растоптанными сердцами, смертельно раненых и ищущих смерти. Твоей бестии ты нужен лишь потехи ради! Ты погибнешь бездарно из-за её минутного каприза!"
      Изамбар смотрел на меня пристально, с огромным и мучительным удивлением, но оно относилось не к моим словам. Мне показалось, обдавая Витторию потоками грязи и ненависти, я сделал ему ещё больнее, чем она, и он, внимательно наблюдая, как я наношу удары по его открытой ране, недоумевал, как может один человек делать это с другим. Но он по-прежнему не противился мне.

25 26 27 28 ЧАСТЬ ВТОРАЯ Страница № 29 30

Повесть "Другое время" публикуется в сокращении.
Автор готов рассмотреть любые предложения относительно издания этой книги.

web design by Alex Wave

Сайт создан в системе uCoz