Miromania

Иоанна Дэн

Образы

ПРОМЕТЕЙ
или Божественная трагедия

Пьеcа

Страница 4

* * *

Cцена 1

ПРИКОВАННЫЙ

Действующие лица

* Прометей

* Мельпомена

Высокая, крутая, почти отвесная скала с еле заметными уступами. Прометей прикован к скале цепью за запястья. Его ноги касаются уступа, но он скорее висит на заломленных руках, чем стоит. В его позе - напряжение.
У подножья скалы цветут травы. Солнце поднимается из-за её вершины, и слитый с каменной твердью чёрный силуэт светлеет, всё отчётливее вырисовывается человеческая фигура.

* Прометей (обращая лицо к Солнцу):
О, светлый Феб, великое светило,
Приветствую тебя! И пусть твой день
Несёт мне скорбь и новые мученья,
Тебя я славлю, золотой владыка,
И очи пьют благой нектар восхода,
И дрожь в озябших членах умеряют
Лучи твои, желанные всему
Рождённому. Столь сладок этот час,
Что для тебя, о Феб, готов я славить
И мощь орлиных крыл, и остроту
Когтей и клюва, и моей извечной муки.
Пускай она меня слепит и жжёт -
Со мною ты, о Солнце, а с людьми -
Божественный Огонь, что я принёс им!

На лужайке возле скалы появляется Мельпомена, без сандалий и лиры, в старой, кое-где залатанной тунике, которая, однако, как нельзя лучше подчёркивает её стать. В волосах её видна проседь, лицо измождённое, под глазами - тёмные круги

* Мельпомена:
Горные травы ноги мои омыли слезами.
Дикие розы пролитой крови твоей
Страстно и скорбно алеют и путь знаменуют
К этой юдоли страдания, о Прометей!
Ты, вознесённый над миром людей, кто тобою одарен,
Ими забытый, бестрепетно рок свой приемлешь.
Род сей ничтожный к героям неблагодарен!
Ты же бессмертен. И доблесть твоя неизменна.
Ты, обречённый на вечную казнь, воспеваешь восходы,
Славишь лучи Аполлона и локоны Феба!
Как не скорбеть мне о тех, за кого себя в жертву ты даришь -
Смертные Солнца не чтят и не смотрят на небо!

* Прометей:
Твоё участие и верность, Мельпомена
Всегда отрадны. Но в речах твоих
Среди скорбей мне слышится унынье,
И твой высокий слог мне повествует
О мраке мира, о тщете всех жертв,
Дерзаний и трудов, что каплей в море
Исчезнут в том необозримом мраке.
Не лучше ли теперь нам скорбь оставить?
Теням не место под дождём лучей!
Ты воспоёшь страдание моё
В урочный час, когда оно свершится.
И о тщете резонно упомянешь
При зарастаньи ран в моём боку.
Меня ж, клянусь Огнём, обяжешь много
И вдохновишь, и к казни приготовишь,
Когда изменишь тон и станешь петь
О счастье, что ещё доступно смертным.

* Мельпомена:
Тон моих песен назначен мне свыше, ведь я Мельпомена. Видишь к тому же и сам, что со мной нынче нет моей лиры…

* Прометей:
Где же она?

* Мельпомена:
Ты спроси, как сама избежала я плена!
Ну а над лирой, бедняжкой, глумятся сатиры.

* Прометей:
Так ли воистину?

* Мельпомена:
О, возведённый на гору,
Цепью прикованный крепко к заоблачной выси!
Где тебе ведать полынную горечь падений!
Прав ты, богов не коря приговором жестоким -
Вечною мукой своей ты незыблем в величье.
Я же, несчастная…
Мельпомена запинается, всхлипывает и заливается слезами. Плачет навзрыд. Прометей ждёт. Мельпомена, мало помалу успокаиваясь, продолжает свою речь:
Прости мне эти слёзы (всхлипывает).
Пришла, как встарь, оплакать рок твой, а плачу о своём.
И иссякает мой высокий слог, лишь обращаю взор
К людскому миру и своим путям в нём. Между тем
О том и плачу я, что миру слог мой чужд, как никогда.
О Прометей! Я, муза, стала… Ты простишь мне прозу?

* Прометей:
Одни мы. Не смущайся.

* Мельпомена:
Нищенкой, бесприютной бродягой, презреннейшей из всеми презираемых! Да, Прометей! Не ищи здесь ни метафоры, ни гиперболы. Я назвала вещь её именем. И эта вещь - я сама, в моём нынешнем состоянии. Таковы ли были мы, музы, в золотую пору нашей юности, когда поэты наперебой взывали к нам с любовным пылом, с восторгом воспевали, совершали щедрые возлияния? Мы были богинями столь же чтимыми, сколь капризными и игривыми, как свойственно божествам, женщинам и детям, избалованным знаками внимания. Не говорю уже о моих родных сестрицах, шутнице Талии и плутовке Эрато. И мой собственный характер, ты помнишь и знаешь, был куда легче. Я предавалась скорби, как предаются любви счастливые жертвы слепого стрелка, и не было числа устам и сердцам, молившим меня о божественном катарсисе. Не я ли старшая из трёх, родоначальница и матерь поэзии, и не превыше ли всех видов вдохновения божественный дар, каковым я всегда наделяла моих служителей и ревнителей, моих посвящённых, воистину, ставя их верховными жрецами над прочими стихотворцами? Разве не учит человека сама жизнь, что веселящийся и беззаботный сегодня неуклонно движется к печали завтра, ибо таков закон противоположностей? Я же сквозь бездну скорби веду к прозрению, я даю муке поэтические крылья, преображая бездну в высоту, уподобляя страждущую душу священной птице Феникс - да обновится и возродится! Вот тогда, пройдя через этот пламень, и смеётся душа, и не страшится сердце новых божественных стрел, и я уступаю власть сёстрам, дабы искрилось веселье и наслаждение исполнилось сладости. Таков природный порядок вещей
(Мельпомена глубоко вздыхает).
Но с тех пор, как смертные возомнили себя богами, осквернив и извратив твой дар, Прометей, во всякой вещи, превышающей их понимание, они видят лишь хаос неразумия, как будто смотрятся в зеркало. К тому же, не забудь, что, по их безумному убеждению, божеству подобает тиранствовать над природой; в таковом тиранстве и заключается суть божественного величия. Мы же, музы, никак под это определение не подходим. Мы не являемся поэтам в огненных столпах и не диктуем им громовым голосом ни од в нашу честь, ни запретов служить другим музам. Мы ждём сердечного зова и спешим ему навстречу, как бежит мать на плач ребёнка. А когда сердца немы, то и мы томимся в бездействии. Меж тем стихотворцы, а вслед за ними - и прочие смертные, обманувшись в ожидании нашего тиранства, давно уже упразднили нас, как древний миф, как заштампованную метафору, и теперь сами тиранствуют над рифмами, стопами, строфами, метафорами и древними мифами.

* Прометей:
Сердце моё отказывается верить ушам! Ведь, если я верно разумею, отсюда следует, что смертные ныне одержимы тягчайшим видом безумия, какого не ведали с той поры, как я даровал им Божественный Огонь.

* Мельпомена:
И творческую память! Ведь это ты призвал матерь мою Мнемозину в храм их разума, тем самым осветив его. Твой Огонь стал для людей первым и главным откровением о Божестве по самой его Природе. И ложью было бы не признать, что ты, и никто иной, поведал смертным божественную Истину. Однако же, велика разница между беспамятством по неразумию и безумием, изгоняющим память, глумящимся над музами, отвергающим богов ради того, чтобы рядиться в их одежды.

* Прометей:
Не слишком ли ты пристрастна, Мельпомена? Бессмертные всегда пристрастны, осуждая смертных.

* Мельпомена:
Зато твоя любовь к ним покрывает всё.
И ты готов, как встарь, принять за них страданье!

* Прометей:
И принимаю, не ища пощады.

* Мельпомена:
А я скорблю и не скорбеть не в силах.
К себе ты беспощаден, к людям добр…
Послушай же, ты, ослеплённый своей любовью, послушай, титан, сын Матери-Земли, что делают на лице Её твои смертные, умножая гнев Небес и терзая твою извечную рану! Спроси меня, Прометей, где мои сёстры! Отчего ты не спросишь меня о них? Или, ты думаешь, они мне не дороги, и злобные Эриннии положили меж нами такую вражду и соперничество, что я забыла святые узы родства? Ведь все мы, музы, дети одной матери! Могу ли я взирать бестрепетно на горе и позор любимых моих сестёр, Эрато и Талии?

* Прометей (взволнованно):
Что с ними?

* Мельпомена: (укоризненно):
Ты, Прометей, провидец, но, в любовном ослеплении, как видно, зарываешь свой талант. И всё же тебе известно, что многие века терзал души смертных лицемерный стыд перед собственной плотью и лживая мораль. Подавленное естество их извратилось. И вот, взбесился зверь у них внутри. Голодный, похотливый зверь, которого божественная Афродита, мудрая Венера приручает лаской, и он, как госпоже, ей служит добровольно. Но культ прекрасной и разумной богини давно забыт у смертных. А Амур у них изображается теперь с сердцем между ног. Сестра моя Эрато потеряла львиную долю своих жрецов. У поэтов стало дурным тоном петь о радостях любви, не снабдив песню сальной шуткой. Талия, в свою очередь, не помнит, когда она в последний раз слышала искренний, задорный и весёлый смех, кроме разнузданного ржания и подлого хихиканья. И вот уже стихоплёты не видят разницы между моими сёстрами и смотрят на них, как на продажных девок, дешевле которых разве что глагольная рифма, норовят блудить с обеими одновременно и всеми извращёнными способами сразу. Представь, каково музам терпеть подобное! Что оставалось бедняжкам? Доведённые до крайности, они измышляли средство избегнуть глумления и решили соорудить себе замену на потребу испорченным рифмоблудам. И вот, удалившись на остров Лесбос, они, родные, кровные сёстры, вступили в противоестественный союз и породили чудовищный гибрид.

* Прометей:
Что?

* Мельпомена:
Они последовали примеру смертных, а последние ведь считают Матерь-Природу похотливой дурой и неумехой, чьи порождения далеки от совершенства и нуждаются в исправлении. Смертным уже мало по собственному произволу скрещивать беззащитных животных и производить на свет монстров. Естественное деторождение начинает тяготить людей, и мудрецами слывут среди них обещающие освободить потомков от нужды проходить через материнское лоно. Вот и сёстры мои от отчаянья и тоски пошли по стопам святотатцев и вдвоём соорудили своё безобразное детище, какого никогда не породила бы утроба ни смертная, ни божественная. При виде чудовища ужаснулся сам Пан, смутились Сатиры, покраснели Силены, Вакх ушёл в запой и до сих пор ещё не вышел, Палладу свалил летаргический сон, а я заговорила прозой, и, как ты слышишь, не могу остановиться. У богомерзкого создания груди вместо глаз, а губами служит отверстие детородного органа. Этот отвратительный рот огромен и прожорлив, но не способен издавать иных звуков, кроме хохота. Чудовище безруко и, судя по всему, безмозгло, нет у него и ушей, а зрачки - красные соски; значит, оно слепо и глухо, как Фортуна римлян. И, подобно Фортуне, едва явившись смертным, снискало у них почёт и славу как никакое другое божество. Оно сделалось всеобщей музой, окончательно отстранив от дел нас, дочерей Мнемозины. Ему совершаются возлияния обильные и непрестанные, и ты разумеешь сам, какого рода эти возлияния. Так жестоко просчитались мои несчастные сёстры. Усугубив свой и без того горький удел, они опустились на самое дно. Встретить их теперь вернее всего в дешёвом кабачке, где графоманы пропивают остатки таланта. И я уже не рискую наведываться туда, опасаясь грубого насилия, спасаться от которого мне пришлось в последний раз, пожертвовав моей лирой, доставшейся насильнику на растерзание. Довольно того, что на мне разорвали тунику, и какой-то прыщавый красноносый тип едва не овладел мною прямо на столе, среди кружек и рюмок, под похабные экспромты собутыльников.

* Прометей:
О Мельпомена!

* Мельпомена:
А всего ужаснее, что лира моя теперь послужит для лживых панегириков, лицемерных эпитафий, заказных некрологов и один Зевс знает какой ещё гнуси и мерзости! И вот, я, муза высокой трагедии, лишилась последнего, что у меня оставалось - моего инструмента, отнятого у меня каким-то пьяницей, от хандры жонглирующим рифмами и извергающим своё бесплодное семя в первое попавшееся чрево! Разве не довольно было и того, что я уже лишилась своих жрецов, своего культа, и славы, и почёта? Иначе рассудила беспощадная Мойра, и, пожалуй, мне ещё следует благодарить её за то, что при мне - моя честь, которую я чуть было не оставила среди грязной посуды и окурков. И рассуждению суровой богини не откажешь в резоне. В самом деле, лира мне теперь без надобности. Плач мой низведён до прозы! Ведь плачу я о себе самой, жалкой и беспомощной изгнаннице, давно утратившей былое величие и достоинство!

* Прометей:
Тебе я сострадаю, Мельпомена,
Всем естеством бессмертным и скорблю
С тобою о твоём уделе горьком.
Но всё ж, скажи, ужели мир людской
В таком плачевном, падшем состоянье
Не исторгает плача из груди
Твоей, ужель горючих слёз
Твоих не стоят смертные, о муза?

* Мельпомена:
О них и о себе я плачу, Прометей.
Но не так, как плакала я о тебе и твоих поверженных братьях, когда моя лира вторила рыданиям дочерей Океана. Ныне плачу, как обиженное дитя. Стыжусь такого плача, но иного не достойны эти смертные. Род их измельчал, и нет в нём больше подлинных героев. Оттого и лира моя, будь она даже и со мною, приговорена к молчанию. О чём петь мне, когда развенчаны и осмеяны все священные образы, когда доблесть и честь слывут пошлостью, а пошлость - доблестью и честью, дерзание и борение - глупостью, а трусость и мелочность - рассудительностью? Не мне идти на поводу у слепой и изменчивой Фортуны и воздавать хвалу её любимцам, не мне слагать оды разнузданной жадности и величать её матерью всякого подвига. Пример сестёр служит мне уроком. Да не уподоблюсь земным девам, что, даже не успев созреть, тяготятся девством и спешат навязать себя первому встречному, любому проходимцу, дабы не говорили им в укор, будто не нашлось желающего попользоваться их прелестями! О нет, предпочту одиночество гордое и скорбное. И пусть отнят у меня мой инструмент, и глухи сердца смертных к голосу моему - я, муза, святого Огня богов не оскверню и не предам, как предали его, твой самозабвенный дар, недостойные, подлые люди.

* Прометей:
Ты хорошо их знаешь, Мельпомена…
Поведай же, скажи мне, отчего
Так извратился разум их и дух?
Ужели прав был Зевс, когда хотел
Весь род людской стереть потопом водным
С лица Земли? Он убеждал меня,
Что смертные порочны от природы.
Я спорил. И окончился тот спор
Огня дареньем и вот этими цепями.
И вод потопа я не отвратил.
Однако дар мой предал смертным силу,
Чтоб им, как в старину, уже не быть
Безвольной жертвой Зевсовых капризов.
Мой сын с супругой Пиррой возродили
Погибший род людской, и мать моя,
Земля-Фимида помогала им,
О чём поэт, тобою вдохновлённый,
Потомкам возвестил, воспев в их жилах
Мою неиссякающую кровь -
Она людским сердцам несёт отвагу.
Так верили, и сам я верил. Речь
Твоя, сейчас услышанная мною,
Меня готова в давнем убежденье
Поколебать. Иль, Зевса приговор
Оспорив и его нарушив планы,
Я злое семя бросил? Нет, о нет!
Как хочешь! Я не отступлюсь от смертных!
На смену мраку ночи день грядёт…

* Мельпомена:
Не был бы ты Прометеем, когда бы не верил,
Всему вопреки, в смысл высоких посевов своих!
Вечная пытка у этой скалы одинокой тебя не сломила.
Что тебе Зевсова ярость и подлость людская, и слёзы мои?
Ты вопрошаешь меня о смертных, Прометей; отчего извратился их дух, отчего среди них перевелись герои, твоё семя? Ты желаешь услышать из моих уст и эту горькую истину? Лживая религия и лицемерная мораль вновь вернула к рабству тех, кого ты сделал свободными. Когда же ложь раскрылась, люди, узнав, что были обмануты, не желают верить больше ничему, кроме собственной алчности и похоти. И нет у них ни пророка, ни божества.

* Прометей:
Так, значит, снова настаёт мой час!
Бессмертен я, и, хоть отвергнут Зевсом,
Я бог и сын Богини. Эти цепи -
Мне не преграда. Нет во всей Вселенной
Таких цепей, чтоб помешали мне,
Страдая в вечности, во время снисходить,
На плач стремиться скорбный твой, о муза,
Как ты, оставив позу гордую, бежишь,
По-матерински чутко внемля зову
Своих поэтов. Так веди ж меня,
И мы с тобой озябший мир согреем
Огнём неосквернённым, что во мне
Всегда горит любовью и дерзаньем.
Не верь, что я украл его у Зевса.
Я с ним рождён, мне Мать его дала.
Утри же слёзы. В путь! Навстречу Солнцу!